Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии порадовал публику премьерой оперетты Исаака Дунаевского «Женихи» — порадовал в самом что ни на есть буквальном смысле. Ведь оперетта, сколько бы её ни пинали, объявляя старомодной «дамой» в устаревших воланах (чувствах, сюжетах), да ещё и стоящей одной ногой в могиле, зрителю и люба, и мила. Советская, кстати, тоже. Что петербургский театр с достойным восхищения упорством и доказывает. «Женихи» — это не просто смешно, это умопомрачительно смешно. Так было, по свидетельству выдающегося артиста оперетты Григория Ярона («спектакль шёл под гомерический хохот») на премьерных показах Московского театра оперетты в 1927 году, и почти то же произошло в Северной столице без малого 90 лет спустя. Режиссёр-постановщик спектакля Юрий Лаптев в эпоху НЭПа не просто погрузился, а «нырнул» с головой. «Приветы из прошлого» — в мельчайших деталях сценографии Сергея Спевякина, в повадках и ужимках персонажей, в особой — на грани фола — образности. Чего стоит один только закончившийся шумным и скандальным разбродом «мальчишник» в мастерской Гробовщика! Попенять режиссёру хочется разве что на обилие и растянутость диалогов, но, к счастью, по мере развития сюжета спектакль добирает ритма и динамики за счёт музыки: оркестр под управлением Андрея Алексеева звучит выше всяких похвал.

Сказать, что роль новоиспечённой вдовушки Аграфены Саввишны для Елены Забродиной — звёздная, мало. При отсутствии в театре подобной актрисы затевать постановку «Женихов» не имело бы никакого смысла. Аграфена — своего рода «паровоз» всей оперетты: не случится попадания в образ — на выходе вместо цельного полотна будет куча мала обрывков. Заслуга режиссёра в том, что полностью доверившись актёрской природе Забродиной и фактически предоставив ей полную свободу, он лишь слегка «огранил стихию», коснувшись её тончайшим резцом. Женственная, соблазнительная, с прелестными округлостями и кукольными кудряшками, Аграфена появляется во фривольном пеньюаре и предаётся мечтам о сладкой жизни в отсутствие покойного супруга, за которым (чего уж теперь скрывать!) ей было хоть и «погано», но богато. Актриса играет щедро, гротескно, но нигде, даже в самых вульгарных сценах, не изменяя хорошему вкусу. Её сопрано уютно чувствует себя в предложенной тесситуре, а пение становится органичным продолжением слова, интонации, жеста.

Женихи же, по прихоти режиссёра, являют собой настоящий паноптикум чудаковатых существ. Повар — Дмитрий Петров — законченный маньяк с воспалённым взглядом, в забрызганном кровью переднике, вожделеющий больше к разделке рыбных и мясных туш, нежели к женским прелестям.

Гробовщик — скользкий деловой мужичок потрёпанной наружности. Извозчик — законченный алкоголик. Бильярдный маркёр — обнищавший хлыщ «из бывших». Голосистый Дьякон — колоритная работа Александра Круковского из Белорусского музыкального театра — аккурат иллюстрация к пушкинской «Сказке о попе и о работнике его Балде».

Одним словом, выбирай — не хочу. А выбирать вдовушке, едва вкусившей свободы, придётся, иначе ждут её не райские кущи, а уплотнение и экспроприация.

Неожиданно для всех в острохарактерной роли Извозчика Куприяныча появился выступающий в амплуа героев-любовников Фёдор Осипов — конечно, его богатому тенору разгуляться совершенно негде, но зато непривычный материал раскрывает перед молодым солистом новые актёрские горизонты.

Полное попадание в образ продемонстрировал Игорь Ерёмин — Маркёр — напыщенный, манерный, он стал не только ходячим воплощением своих пафосных имени-фамилии — Роман Казимирович Гусь-Плешаковский, но и обольстительным дамским угодником провинциального розлива.

«Мутный» гробовщик Филат Игнатьич — очередная крупная удача Владимира Яковлева (в прошлом году актёр был удостоен Высшей театральной премии Петербурга «Золотой софит» за роль Князя в оперетте Легара «Граф Люксембург»).

А закончится всё полным фиаско. Причём, не только отвергнутых соискателей наследства богатой трактирщицы, но и самой «вдовушки». Ибо внезапно «воскреснет» покойник, то бишь муж Аграфены и хозяин трактира Иван Самсоныч — Евгений Тиличеев, который окажется вовсе не мёртвым телом, а невольной жертвой то ли летаргического сна, то ли — что вероятнее — знатного перепоя.