«ЧУВАК, РАССЛАБЬСЯ, ТЫ В ТЕАТРЕ»

О второй лаборатории Воронежской школы драматургии «Драмкружок»

Полтора года назад в Воронеже образовалось особенное драматургическое комьюнити — «Драмкружок», создателями которого стали четыре энтузиаста: Станислав Смольянинов, Екатерина Рыжкова, Анна Колтырина и Арик Киланянц. Год назад они провели первую лабораторию, о которой подробно, включая историю попыток создания Воронежской драматургической школы, мы переписывались с Мариной Юрьевной Дмитревской. Насколько это событие стало уникальным, теплым и светлым воспоминанием — в тексте.

«Драмкружок» стал развиваться стремительно. На смену представителю Уральской школы Ярославе Пулинович в качестве куратора пришел Вячеслав Дурненков — лидер Тольяттинской школы драматургии, представитель «новой новой драмы» периода ее расцвета, автор произнесенной на лаборатории фразы, которая стала заголовком к этому тексту. И вот уже второй год начинающие драматурги, впитывая различные «школы», создают свой, новый феномен — феномен Воронежской драматургии.

Сцена из эскиза «Пожар».
Фото — Арик Киланянц.

Открывающим лабораторию был эскиз Дмитрия Соболева по пьесе Анастасии Зуевой «Пожар». Ее пьеса «Рыцари Раисы» стала событием прошлогодних показов. «Пожар» продолжает созданный драматургом художественный мир с романтикой окраинного быта. Возникает даже некоторая метавселенная с кочующими героями — чув(д)аками с района, которые, будучи вписанными в мелодраматический сюжет, оказываются людьми со сложной биографией, удивительной чувственностью и стремлением к изменению собственной жизни. В «Пожаре», как и в «Рыцарях Раисы», за внешними страстями скрывается нечто драматическое — каждый из героев борется со своими болями и страхами, дает волю своей ранимости и преодолевает неопределенность.

Композиционно сложная пьеса с обилием нарастающих интриг и постепенным узнаванием обстоятельств режиссером Дмитрием Соболевым уточняется: герои приобретают обаятельную задиристую детскость. Пьеса превращается почти что в роуд-муви по местам давнего времени и родной деревни Тони (Елена Лебедева) и Ильи (Вячеслав Гардер). Режиссер, выводя на экран ремарки и карандашными штрихами нарисованные локации (перемещение между ними органично сопровождается «Плотом» Лозы, отсылающим к балабановскому триллеру «Груз 200»), дает простор актерской игре. Артисты находятся в постоянном партнерстве, выдавая неожиданные оценки и реакции, четко следуя заданному режиссером ритмическому рисунку. Они находят точный баланс между комическим и драматическим. Чудаковатые герои в красных шапочках, белых рубашках, смешных шерстяных носочках, случайно встретив друг друга, за несколько часов успевают проделать огромный путь — буквальный и метафорический. Тоня, благодаря Илье, с которым она посетила сразу несколько важных для ее детства и юности мест, принимает себя как часть собственного рода, себя как человека, ставшего изгоем. То, за что ненавидели их семью — поджог, — становится действием, олицетворяющим связь с родом: Тоня сжигает и письма матери, выкопанные Ильей и его приятелем из могилы, и дом.

Сцена из эскиза «Попутчики».
Фото — Арик Киланянц.

Режиссером второго эскиза стала Ярослава Пулинович. «Попутчики» Валерии Князевой строятся вокруг обстоятельств: в купе поезда «Москва — Владивосток» оказываются два человека, 50-летний мужчина и 30-летняя женщина; неделя в замкнутом помещении. Но отсутствие интриги, неживые «хорошие» люди, в основе характеров которых лежат паттерны поколений, отсутствие концентрации в мотивировках героев — все это не дает развития найденным исходным обстоятельствам. Пулинович пьесу преобразует: приблизительно одинаковый возраст актеров исключает поколенческое различие персонажей и снимает интригу. Паша (Дмитрий Лысенко) у Пулинович — не такой уж и мирный пассажир купе (актеры разыгрывают этюд, выросший из фразы «мы не пьем», в котором мужчина все же выпивает с проводницей), а Яся (Яна Кузина) из инфантильной особы превращается в уставшую от жизни девушку со страдальческими лицом и голосом. Режиссер наделяет героев иронией друг к другу, избавляется от мелодраматизма, сочетая бытовые диалоги с лирическими исповедальными монологами и комическими полуимпровизационными эстрадными номерами меняющихся проводниц (один и тот же артист-комик Егор Янышев). В эскизе история, по пьесе закончившаяся чуть ли не хеппи-эндом (попутчики засыпают в обнимку после того, как Паша надевает на руку Ясе браслет), оборачивается смертью: Яся и Паша оказываются в мире мертвых, где говорят о своих детях и вине перед ними.

Сцена из эскиза «Молоток».
Фото — Арик Киланянц.

Пьеса «Молоток» Дмитрия Лысенко, написанная на основе документального материала о Битцевском маньяке, имеет избыточно сложную структуру: драматург использует метод параллельного монтажа — пьеса делится на сцены допроса (до последней сцены обстоятельство суда держится в тайне) и биографии маньяка, которая сводится к сказке о Велесе, перетекающей в последнее убийство. Перевод коммуникации убийцы с жертвами в сказочную форму становится театрализацией насилия (натуралистичное описание насилия — прием опасный, травматичный). Каждая из частей сопровождается пословицей, пословицы последовательно иллюстрируют фабулу пьесы, проводят по ней. Разомкнутая, насыщенная разнообразием форм структура текста создает путаницу (что для триллера, быть может, и работает). Ильдар Хуснуллин эту сложносочиненную пьесу сводит к строгой последовательности, расставляя акценты и местами упрощая. В эскизе нет декораций — это черное, оголенное сценическое пространство, в котором режиссер нагнетает атмосферу. Следуя принципу параллельного монтажа, он создает сразу два образа: расчеловеченного существа, характер которого основан на убежденности, что внушать страх — основа сильной личности, и человека, который постепенно превращается в это чудовище (обстоятельства и события его таким сделали). Режиссер поступательно формирует биографию убийцы, жаждущего славы. В эскизе превалирует ощущение тревожности и неустроенности, шаткости реальности, в которой где-то рядом с тобой живет маньяк. Образ мира, в котором царит насилие, создается тонкими аудиальными и визуальными эффектами. Трансформация героя, которого играет каждый из актеров (Виолетта Попович, Константин Гунькин и Антон Веклич), — это нарастающие внутренняя сухость и циничность маньяка. Пьеса, в которой драматург становится свидетелем событий, ставится режиссером как жесткая критика реальности, формирующей насилие, которое вовсе не оказывается театрализованным.

Три сказки (созданные по принципу «один раз — случайность, два — совпадение, три — закономерность») читают реальные зрители, вызванные из зала: совмещение двух противоположных приемов (перевод в сказочность и разрушение дистанции между театральным действием и зрителем) — прием максимально эффектный.

Сцена из эскиза «Когда созревают крокодилы?».
Фото — Арик Киланянц.

«Когда созревают крокодилы?» — пьеса Родиона Прилепина, еще одного участника прошлогодней лаборатории «Драмкружка», представившего год назад текст «Ни одного животного». Прошлогодняя поэтическая пьеса Прилепина была о Воронеже-лимбе, в котором наказание — лишение всяческих чувств, а преодолеть его способна только искренняя любовь. Как и «Ни одного животного», «Когда созревают крокодилы?» — «новоискренняя» пьеса о простых и вечных истинах. Прилепин сохраняет свой стиль — гранжевый, грязноватый язык перемешивается с поэзией, ломаный ритм перемежается с поэтической стройностью. Сложная структура и чудаковатый, местами выбивающий из ощущения реальности текст рассказывают историю о взрослении, которое возможно только через преодоление испытаний судьбы. Николай Берман, по собственному определению, ставит древнеегипетский рок-мюзикл, создает мир странных персонажей: главные герои — два пацана в спортивках (Константин Еловиков и Михаил Гостев); крокодил, явившийся Русу (Данила Чекрыгин), — образ, иронично совмещающий в себе черты египетской мифологии и Крокодила Гены с гармошкой; тренер (Николай Байбаков) — трогательный мужик в спортивках; инфернальные существа-злодеи (Александра Сабаева, Анастасия Павлюкова и Роман Азаров); пространство, в центре которого надувной бассейн; песни в стиле рэп-рок-поп и сцены, сделанные намеренно театрально. Совмещение психоделически-притягательного текста с фриндж-режиссурой рождает эскиз, полный актерской энергии и андеграундного очаровательного флера.

Сцена из эскиза «Обратный реверс».
Фото — Арик Киланянц.

Значимым событием для «Драмкружка» стал эскиз Кирилла Демидова «Обратный реверс» по пьесе Федора Атякшина. Это первый опыт в истории школы, когда режиссер, взяв пьесу, приступил к ее переработке вместе с драматургом. Главным героем и актером, его играющим, Демидов делает автора пьесы. Атякшин — герой/актер эскиза, заканчивая мести желтые листья, перед тем, как зафиксировать историю, ведет диктофонную запись о своем ментальном и физическом самочувствии. Заканчивается эскиз той же сценой, но Федор находится уже в другом состоянии — пьеса и эскиз, которым он как бы руководит, благодаря проговариванию, выводят его из депрессии, выполняют терапевтическую функцию.

Эскиз — трехчастный.

Первая часть — ироничная игра в пьесу, разыгрывание «Обратного реверса» с формальным обозначением проблем персонажей, комическими актерскими оценками нелогичности исходного текста, с утрированием жанра «киноэкшен», который задан в пьесе, с ироническими атрибутами (игрушечными пистолетами в руках актеров, гаданием на картах таро, неоткрывающейся дверью и желтым диваном из фильмов про психологов).

Вторая часть — переход от «игры в пьесу» к трагической истории Федора, связанной со смертью жены и ребенка. Перечисляя фильмы Линча, Финчера, Скорсезе, на которые есть отсылки в пьесе, режиссер раскрывает внутренние переживания героя-драматурга. Цитаты из фильмов становятся мостиком от запутанной пьесы к внутренней боли Федора — героя эскиза.

Третья часть строится на саморефлексии, основанной на фиксации проблем. Принятие обстоятельств и желание отчаявшегося человека изменить собственный мир через осознание прошлого рождаются через фиксацию проблем на диктофон и преодоление боли. Выход из созданной им же истории — путь, вытягивающий героя из тяжелого ментального состояния.

Эскиз Кирилла Демидова и его работа с Федором Атякшиным масштабны сразу в трех направлениях: и в художественном, и в образовательном, и в терапевтическом.

Сцена из эскиза «Валик».
Фото — Арик Киланянц.

Пьеса Юлии Толстопятовой «Валик» — вторая пьеса драматурга, в которой видно желание говорить о проблемах простых людей и их травматичном опыте, выводя истории к светлому финалу. Монопьеса «Валик» — история маляра Валентины, упавшей в подвал и оказавшейся в замкнутом пространстве, на грани жизни и смерти. Толстопятова создает живого, узнаваемого героя: оптимистичная, позитивная и задорная женщина, говорящая о собственной сложной (хотя и вполне типичной) биографии живым языком. Марсель Смердов сделал эскиз в жанре театра предмета: душа Вали — банка, упавшая в яму и чудом не разбившаяся. Ее куклы-собеседники, созданные в пьесе из строительного мусора, находящегося в подвале, — нарисованные на ОСП-листе лики. Каждый встреченный и повлиявший на ее судьбу человек — характерный предмет: стопка, бутылка, молоток. Через предметный мир передаются воспоминания и фантазии — он становится визуализацией внутреннего «я» Вали через знакомый ей, окружающий ее внешний мир. Невоплощенными в предметности становятся два образа, два истинных, но молчаливых собеседника Вали — бабушка и бог. Оба они и дают силы, и заставляют тормошить душевные раны. Валик — Надежда Семенова эмоционально балансирует между отчаянием и верой, и нарисованные на ОСП собеседницы-куклы в момент спасения превращаются в образы святых: бог услышал Валю — свет и доброта побеждают обстоятельства и наделяют ее верой в счастливое будущее.

Второй год лаборатория «Драмкружка» становится местом создания продуктивной творческой среды, театральным сейфспейсом. В прошлом году мы с надеждой говорили: пусть ничего там, в Воронеже, не затухнет. И сегодня можно с радостью утверждать: не затухло и развивается. В эпоху «остановившегося времени» Воронеж сумел создать независимый проект, собирающий вокруг себя театральное комьюнити города, собственную школу, которая пока только лишь впитывает драматургические тенденции, учится у старших коллег и создает свое, основанное на самоопределении воронежской идентичности, направление.

Пусть будет так. Верим!