"Философия другого переулка«.Панк-кабаре на основе романа А. Пятигорского. Камерный театр «Среда 21» (Москва).
Авторы проекта Андрей Родионов и Екатерина Троепольская, художник Ирина Корина

Е. Шварц «Одна ночь». Театр на Покровке (Москва).
Режиссер Карен Нерсисян, художник Виктор Шилькрот

Не люблю эпиграфов к статьям, потому что они утяжеляют написанное пафосом и выспренностью. Поэтому утоплю эти две цитаты в первом абзаце текста, хотя хитрость моя все равно шита белыми нитками. И все же эти чужие строчки нужны, ибо очень точно отражают то, о чем я думала в этот выпавший мне по долгу службы длинный театральный день.

«Театр превращает толпу в народ». Томас Манн.

«Бывают странные сближения». Александр Пушкин.

Сцена из спектакля «Философия другого переулка». Фото М. Денисовой

Днем смотрела спектакль Екатерины Троепольской и Андрея Родионова «Философия другого переулка», поставленный в независимом камерном театре «Среда 21». А к вечеру переместилась в муниципальный, следовательно «зависимый», и снова камерный Театр на Покровке, где играли премьеру по пьесе Евгения Шварца «Одна ночь». Днем побывала на стендапе с элементами кабаре, а вечером смотрела вполне традиционный, сделанный «по школе» спектакль режиссера Карена Нерсисяна.

А. Родионов, Е. Троепольская. Фото из открытых источников

И всего-то надо было пешком пересечь сад Баумана, где обитает «Среда», и оказаться на пересечении Садового кольца и улицы Покровки, чтобы потом долго думать о «философии» нашего общего исторического «переулка». И заново осознать, что параллельно—перпендикулярно нынче существуют вовсе не разные театральные способы высказывания, но исключительно дар или его отсутствие, а также честность или лживость. Пусть даже в самых невероятных эстетических изводах, но и дар, и честность неизменно пересекаются, и тогда сближения уже не выглядят странными. О прочем же, где толпа так толпой и остается, вообще говорить не стоит.

…Екатерина Троепольская, присев на барный стул, с ходу сообщает нам, что мечта инсценировать их с Родионовым любимую книгу Пятигорского «Философия одного переулка» не осуществилась — запрет на постановку наложила вдова автора. Поэтому они решили играть свое, «Философию другого переулка», тоже московского, но не Обыденского, где прошло детство Пятигорского, а Товарищеского, где живут создатели спектакля.

Сцена из спектакля «Одна ночь». Фото А. Беланова

От первоисточника остались даже не «скелеты» повествования, а некая жизнь в московской топонимике, внутри улиц и переулков, зданий, парков и магистралей, где люди ходят, носят свои пальто и куртки, пьют чай и водку, болеют, любят, ненавидят и философствуют, кто как может. Улицам ведь все равно, что происходит с обществом и с человеком как его частью, они видали многое и еще многое увидят. Зато мы наделяем их самыми неожиданными, часто мистическими рифмами с нашим весьма хрупким и кратким земным существованием.

И вот вместо четырех философствующих в Обыденском переулке мальчиков Пятигорского в спектакле возникают четыре взрослых человека: сдержанная, ироничная рассказчица Троепольская, неистовый и хулиганский Родионов со своими стихами на грани фола и два музыканта, Петя и Егор (Петр Скворцов и Егор Федоричев), сотрясающие крохотное пространство «Среды» нешуточными децибелами. Кабаре, одним словом, к тому же почти Пятигорское, потому что, если сложить имена музыкантов, выйдет «Петьегорское».

А. Родионов в спектакле «Философия другого переулка». Фото М. Денисовой

Пространство (художник Ирина Корина) — под стать, по нему развешаны огромные цветные предметы-стикеры, раскрашенные и блестящие: золотая рыбка, две кошачьи морды, пачка сигарет «Marlboro», упаковка таблеток… Поначалу воспринимаешь это как обычный антураж бара-кабаре, но по ходу рассказа Троепольской оказывается, что и коты реально обитают в их с Родионовым семье, и тяжелая болезнь рассказчицы не обходилась без лекарств, и так далее… То есть все, казалось бы, подается в лоб согласно избранному жанру. Бьющие под дых, скроенные без обиняков и не всегда звучащие так, как положено в приличном обществе, стихи Родионова работают на контрасте со спокойной, интеллигентной речью Троепольской, а музыкальный дуэт создает «шум времени», иногда (так и задумано) почти не переносимый. Время же выбрано — последние четыре года. В этом-то все и дело!

Сцена из спектакля «Философия другого переулка». Фото М. Денисовой

Рассказ о болезни, об ожидании анализов и мрачной рутине отечественного здравоохранения. Тяжелое личное событие приходится аккурат на канун 2022 года, и как не срифмовать этот момент с извечной темой, преследующей мыслящую часть отечественного народонаселения, — ведь еще у классиков не раз сказано, как непременно общественное горе у таких людей совмещается с личным. Улицы, парки, любимое кафе, посиделки с друзьями… Их круг сужается, знакомые улицы и дома перестают ассоциироваться их обитателям и теряют привычный смысл: люди уехали, иных уж нет, а те далече.

Сцена из спектакля «Философия другого переулка». Фото М. Денисовой

Путешествие в локальный «цех»: закрытые спектакли, неразрешенные проекты, люди театра, пойманные на улицах, переместившиеся в разряд нежелательных персон, ушедшие из жизни… Кому-то покажется, что такие моменты обычному зрителю, не посвященному в театральные подробности, вовсе ни к чему. Но, полагаю, это ошибка, потому что не столь уж важна фамилия, например, режиссера Севы Лисовского, сколь общая атмосфера скукоживающегося пространства, исчезающего кислорода, ощущение знакомых улиц, утративших для тебя личное и теплое содержание.

Если это почувствовать, все в спектакле становится на свои места. И лобовая, задиристая эскапада Родионова, и стойкая, в своем роде философская кантилена Троепольской. Потому что все это, в сущности, о том, что настоящая беда приходит не тогда, когда крошится цоколь старого дома, а — когда размывается фундамент самой, еще вчера казавшейся наполненной смыслом жизни.

«Что будет? Не знаю, — писал в своих дневниках наш главный сказочник Евгений Шварц. — Если сохраню бессмысленную радость бытия, умение бессмысленно радоваться и восхищаться — жить можно».

Сцена из спектакля «Одна ночь». Фото А. Беланова

Пьеса «Одна ночь», которую поставили на Покровке, существует у Шварца особняком. Вроде бы не сказка, хотя нечто сказочное в мироощущении ее героев и, главное, в изложении событий в ней присутствует. Однако она — о реальной войне с гитлеровской Германией, а действие происходит в блокадном Ленинграде. «Восемь часов вечера. Контора домохозяйства № 263, просторная, высокая, со сводчатыми потолками», — сказано в первой ремарке. Все действие происходит в этой конторе, куда люди прибегают отогреться и откуда бегут тушить бомбы, вытаскивать раненых из-под завалов. Сюда через линию фронта пробирается мать четырех детей Марфа, чтобы остановить самого младшего своего сына, который сбежал и вот-вот отправится на фронт. «Единственная дочь и три единственных сына», — говорит женщина, и в этом весь Шварц с его упрямым и непоколебимым сочувствием к обычному человеку.

Сцена из спектакля «Одна ночь». Фото А. Беланова

Пьесу, написанную в военное время, театры решительно отвергли. «Величественная блокада Ленинграда должна быть воплощена в жанре монументальной эпопеи, а в пьесе „Одна ночь“ отсутствует героическое начало, ее герои — маленькие люди, и этот малый мир никому не интересен…» — вот и весь разговор.

Т. Швыдкова (Марфа). «Одна ночь». Фото А. Беланова

В спектакле Театра на Покровке режиссер Карен Нерсисян сохраняет в неприкосновенности шварцевский текст, а художник Виктор Шилькрот и художник по костюмам Юлия Волкова — приметы времени действия. Маленькая сцена театра становится той самой «конторой домохозяйства» в старинном ленинградском доме, где еще сохранились и бывшая «господская» мебель, и изразцовая печь, в которой мерцает теплый, таинственный огонь. Однако пространство обрамлено арочными металлическими сводами, и эти своды превращаются в некий портал, во врата, за которыми собрались люди, переживающие катастрофу. А по бокам этого портала проступают кружевные, невесомые архангелы Михаил и Гавриил. Дом у Шварца описан старый, явно дореволюционный, и в принципе два объемных, лепных архангела вполне могли бы украшать вход. Однако в спектакле очень важен именно контраст подлинного с откровенно метафорическим. Арочные конструкции кажутся, повторю, невесомыми, а внутри время от времени возникает таинственная ночная синева (художник по свету Антон Поморев). И старые настенные часы громко отстукивают секунды, и этот безразличный, мерный «тик-так» прерывается оглушительными, сотрясающими маленький театральный зал взрывами. И один и тот же навязчивый кусок фортепианной пьесы Бетховена все звучит и звучит из репродуктора, хотя живущая в этом доме пианисткаАрхангельская — Юлиана Сополева давно уже не музицирует — бегает с санитарной сумкой.

Сцена из спектакля «Одна ночь». Фото А. Беланова

Тем временем внутри разворачивается психологически подробная, одетая соответственно эпохе история. Валенки и тулупы, старые платки и военная форма, варежки на резинках, телогрейки, платьица 40-х годов — художник по костюмам Юлия Волкова в точности соблюдает исторические приметы, даже цвет сепии, будто на старых фотографиях, преобладает в созданной ею одежде.

Играют со вкусом, с сочными деталями. Управхоз Иваненков — Евгений Булдаков бодрится и считает своим долгом подбодрить всех вокруг — типичный человек при должности, но с чуть уловимым «привкусом» сказочного героя. Колоритный монтер Лагутин — Владимир Бадов, этакий домовой, штопает валенок и предрекает все хорошее: «…еще дней пять осталось терпеть, и потом со всех концов страны хлынет к нам все, что захочешь: письма, близкие люди и счастье». А между тем блокада Ленинграда еще только началась, самое страшное ждет людей впереди. Дочь Марфы Даша — Анна Карабаева, прозрачная и тонкая, волшебным образом воскресает из мертвых. Этот момент становится в спектакле одним из сильнейших, так исподволь, последовательно к нему подводит актриса Татьяна Швыдкова, играющая роль матери, Марфы. Крепкая, кажется, способная на любые нагрузки, эта женщи

В. Бадов (Лагутин), Е. Булдаков (Иваненков). «Одна ночь». Фото А. Беланова

на в момент, когда ее заболевшая дочь уже не подает признаков жизни, будто отстраняется, впадает в ступор, утопает в призрачной синеве, накрывшей «контору», и тогда становится по-настоящему страшно от реального горя, которое несет война. Герои шутят, пререкаются, бодрятся и не показывают виду, хотя совершенно очевидно, какой ценой им это дается. И живут эти люди подробной сценической жизнью, каждый со своими причудами, и не подозревают, что завтра придется становиться героями. Однако Шварц, а вслед за ним и сегодняшний театр рассказывают историю совсем не о героях в трескучем понимании этого весьма многозначного слова, но об обычных людях, которые по определению достойны и тепла, и еды, и дружеского участия, только — не взрывов и не похоронных известий.

Несколько минут назад на соседней улице разбомбили дом.

ИВАНЕНКОВ. Жалко дом!

АРХАНГЕЛЬСКАЯ. Людей жалко!

Вот так нынче и бывает в живых, не фальшивых театрах, какие бы методологические, эстетические и даже организационные различия между ними ни существовали. Зайдешь в один — там с тобой заведут честный и не трусливый разговор. Пересечешь всего лишь небольшой сад Баумана и окажешься в другом, где, в сущности, тот же разговор и продолжится.

Май 2025 г.