Добро и зло, прежде всего, — это историко—этические категории, которые имеют в каждую эпоху свое звучание. И, обсуждая историческую динамику интерпретации этих категорий, всегда надо четко оговаривать оптику, с помощью которой ты собираешься зондировать это сложнейшее основание нашего бытия. Поэтому обсуждать это невероятно трудно.

Вот последняя книга о добре и зле, написанная известным нейробиологом и приматологом Робертом Сапольски, «Биология добра и зла». Это бестселлер: как наука объясняет наши поступки. Книга вышла в замечательном издательстве АИФ, она огромная, серьезная, со многими вещами в этой книге я спорил и спорю, но привожу ее как пример того, как уникальный антрополог, приматолог делает детальнейший анализ добра и зла с точки зрения науки о поведении.

Другой анализ делает великий исследователь Беррес Скиннер, внесший огромный вклад в развитие бихевиоризма — школы, рассматривающей поведение человека и животных как результат предшествующих воздействий окружающей среды. Его книга «По ту сторону свободы и достоинства» также посвящена этим вопросам.

И, наконец, я недавно, выступая в институте психоанализа со своими коллегами, обсуждал, как меняется с течением времени восприятие разных категорий. Для этого я сделал большую презентацию, которая называлась:

«Бог умер. XIX век. Фридрих Ницше.
Человек умер. ХХ век. Эрик Фромм, Лакан и другие.
ХХI век. Кто жив?»

Иными словами, я говорю о том, что есть вещи, за которыми стоят сложнейшие, увлекательнейшие сферы исследований. И каждый раз, когда ты туда вторгаешься, надо понять, с каких позиций ты прикасаешься к этой сверхсложной проблематике.

Если ты идешь с позиций этики и на тебя смотрит лицо Спинозы, написавшего «Этику, доказанную в геометрическом порядке», — это одни позиции.

Если ты придерживаешься позиций Ветхого и Нового Заветов, где появляются вопросы, что есть добро, а что есть зло, которые не раз обсуждали гениальные мастера (такие, как Сергей Аверинцев), — это другая позиция, позиция этика.

Есть и позиция аксиолога, когда мы говорим о науке о ценностях.

Наконец, есть позиция, которой посвящена моя последняя книга «Психология достоинства. Искусство быть человеком», где я изучаю именно переход в эволюции культур: от культуры полезности и унификации (где человек — вещь, средство и ресурс, который используют другие для достижения тех или иных прагматичных целей) к культуре достоинства, где действует великий принцип Альберта Швейцера — «преклонение перед жизнью». Поэтому я очень боюсь, что в нашем разговоре я окажусь непрофессиональным. Просто так сегодня перемалывать эти вопросы для меня невероятно сложно. Я могу поделиться только своим опытом детства…

«Что такое хорошо и что такое плохо?» — задавал нам вопрос Владимир Владимирович Маяковский. Когда этот вопрос задавался и мне, я находился в возрасте мировоззренческого бесстрашия и осознанного или неосознанного нигилизма. Это подростковый возраст, когда ты начинаешь сбрасывать с себя мир культуры, и вот тогда, в 15–16 лет я рискнул найти свое понимание. Подростковый возраст — возраст бури и натиска, возраст, о котором Достоевский говорил, что «личностью надо выделаться». У некоторых выделка идет определенным путем: личность притерпевается к злу, возникает культура притерпелости, которая существует рядом с бегством от той свободы, о которой писал Эрик Фромм. И это — один из аспектов нашей темы: притерпелость к злу.

В подростковом возрасте я написал:

Я не верю в богов Олимпа,
Я не верю в добро и зло,
Это лишь упрощенные символы.
В жизни сложнее. Но
Мы, конечно, хотим быть добрыми,
Создаем себе сами бога
И, как елку, его разукрашиваем
В мешковину или римскую тогу.
И не рождаемся злыми мы,
Нам понятия понять не дано.
В жизни так часто случается:
Мы добро принимаем за зло.
А это такие же боги,
Нами они разукрашены.
Разными, разными мыслями нашими.
Разве что только найдены
Они на иной дороге.

Это юношеское стихотворение передает: мы всегда перед выбором, что считать злом, а что добром.

В книге «Психология достоинства» я попытался сказать, почему путь конформизма, почему путь потери «я» и растворения в толпе, путь, блестяще описанный Гете («А ты куда? — «Туда, куда и люди»), — приводит к великолепной формуле Л. Н. Толстого «Все устраиваются. Когда же жить начнут?» Как только вы начинаете устраиваться, вы никогда не узнаете, как далеко может зайти подгонка вас под ту идеологию, которая насаждается в обществе. А живем мы в эпоху «культпросветов» — просветов между культами. Сейчас воссоздаются идеалы советского зла и советского добра. Идеал советского добра — это Павлик Морозов, и живой мальчик здесь ни при чем, это сконструированный миф, доказывающий, что главное добро — это предать родителей, близких, но полностью подчиниться системе. Это и считается часто морально одобряемым и морально санкционированным. Поступок, когда ты отдаешь другого на поругание Левиафану, — расценивается как добро с точки зрения тоталитарной системы. Это надо четко понимать, если мы хотим отрефлексировать, что происходит сегодня с каждым из нас, с нашей индивидуальностью. Когда мы подписываемся, голосуем, кланяемся, ползаем перед теми или иными лидерами, — мы развоплощаемся, расплачиваемся потерей своего я. По сути дела, этот путь дикого социального конформизма, а притерпелость приводит (как это описал гениальный мастер психоанализа, прошедший фашистские лагеря, автор книги «Просвещенное сердце» Бруно Беттельхейм) к психологической привлекательности тоталитаризма. Его известную статью о привлекательности тоталитаризма, его анализ поведенческих систем в этих условиях надо печатать и перепечатывать, чтобы мы понимали, что есть добро, а что зло.

Мне очень сложно и даже больно об этом говорить, потому что на моих глазах каждый день, каждый час идет уникальное соревнование и выигрывают те, кого Лесков (услышьте его емкое понятие) называл «добровольцы оподления». Лесков говорил, что в самые сложные времена важно не оказаться таким добровольцем. С этим рифмуются строчки любимого мною Галича, написанные еще в 1968 году:

И все так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданье полки —
От Синода к Сенату,
Как четыре строки?!

То есть век наш все время пробует нас на проверку того, что является добром и злом. В этом смысле невероятно важно мужество добра. Когда я сталкиваюсь с людьми, которых я называю вопрекистами (о чем мы говорили в нашем очень важном для меня интервью в № 108 «ПТЖ»), — убеждаюсь, что действительно век наш пробует нас на достоинство. Именно поэтому я написал «Психологию достоинства», где говорю, что прежде всего поступками — не словами — в критических ситуациях мы проходим проверку на то, потеряем ли мы себя.

Вопрос о добре и зле для меня — это вопрос о том, насколько мы можем потерять достоинство или не потерять его в ситуациях личностного экзистенциального выбора. В отличие от всякого другого, личностный экзистенциальный выбор — это всегда выбор с неопределенным исходом. Никогда неизвестны последствия ваших поступков. Личностный выбор — это всегда выбор, за которым стоит борьба разных мотивов. И мы раздираемся на разные мотивы. Но эти личностные выборы помогают нам сказать: мы стали социальными конформистами или же стали людьми, которые в самые трудные времена живут по законам достоинства и добра и обладают уникальной силой противостоять Саурону. Я вам напомню один эпизод. Гэндальф говорит Фродо о том, что ему предстоит избавиться от кольца всевластия, иначе тьма охватит мир. Фродо спрашивает: ну почему я? Я маленький, я слабый, я трусливый. И устами Толкина звучит следующий ответ: «Но ты избран, а значит, ты станешь сильным, смелым и самым умным».

И сегодня, как и во все времена, каждый из нас стоит перед личностным выбором: жить или выживать, выходить на Сенатскую площадь или безмолвствовать, прятать, подобно страусу, глубоко в песок свою голову. И повторюсь: не только мы делаем Выбор, но и Выбор делает нас…

Записала М. Дмитревская
Апрель 2025 г.