ВЛАДИСЛАВ МЕЗЕНИН В СПЕКТАКЛЕ «КОЗЛИНАЯ ПЕСНЬ»

В большой какофонии спектакля на роль Владислава Мезенина приходятся паузы и редкие мгновения тишины. В птичьих интермедиях воробушек Мезенина лузер и заика, хилый студент, вечный лишний, каждую фразу которого раздраженно обрывает чирикающий задира Александр Худяков. В пространстве «Козлиной песни» актер играет поэта Сентября, коему в романе Вагинова отведена всего одна небольшая глава.

Сентябрь Мезенина — немой звук города, его неразборчивый голос и ожившая скульптура. Он не один и не другой, он нечто третье — сам Петербург, упрятанный в фигуру жалкого бродяги. Этот абориген исчезающей культуры больше похож на бомжа, сросшегося с природой, — облезлая меховая безрукавка с привязанным к груди ящиком для писем и газет, ушанка, перемотанная скотчем обувь. Он не то морщит лицо от горчащего послевкусия новой жизни, не то подслеповато щурится на унылое петербургское солнце.

В. Мезенин в спектакле. Фото А. Коптяева

Не единожды в романе проскальзывает упоминание о Филострате, прекрасном юноше прежней идиллии, который мерещится героям уходящей эпохи. Большую часть спектакля Владислав Мезенин живет и покоится в роли немого фантома Филострата, неотступно сопровождающего Тептелкина и Неизвестного поэта. В существовании Мезенина режиссер визуализирует и преумножает двоение персонажей, на которое намекает рассказчик романа: «Мои герои мнят себя частью некоего Филострата, осыпающегося вместе с последними осенними листьями, падающего вместе с домами на набережную, разрушающегося вместе с прежними людьми». И Мезенин безмолвно падает, подглядывает из глубины сцены за жителями города и обнимается со статуями Летнего сада, становясь живым тождеством природы культуры, мертвой, по-осеннему истлевшей.

Неизвестный поэт называет себя и Тептелкина последними уцелевшими листами высокой осени — Мезенин разыгрывает эту метафору буквально: отрывает свою трепещущую ладонь от ствола дерева, шумит подобно ветру и вытягивает воображаемыми порывами героев на сцену, то разбрасывая их, то закручивая в водовороте истории. Герой Мезенина — больной фантазм, безобидный и нелепый, как кентервильское привидение. Существование его персонажа лиминально: он всегда присутствует, но практически не фигурирует.

У Вагинова Сентябрь — бородач с винным перегаром и плохими манерами. Муромцев же делает поэта немым, жена (Светлана Грунина) переводит его невыразительное мычание в слова, с языка жестов, птичьего языка поэзии на язык современности. Свое стихотворение Сентябрь читает как бессмыслицу, ритмично завывая отдельные звуки. Выступления главных героев, будь то поэзия Неизвестного поэта, призыв Тептелкина посещать лекции об Америке или публичная речь о разрухе в умирающем городе, дублируются Сентябрем в сурдопереводе, а новость об опытной мобилизации, которую приносит сам Сентябрь, превращается в этюд с коллективным разгадыванием шарады. Магнитное поле авансцены вытягивает его вперед, когда речь заходит о вымышленном: он панто-мимически разыгрывает воображаемых варваров-белогвардейцев и подстреленного Неизвестным поэтом пионера.

Настоящий поэт должен чувствовать пульсацию священного безумия. Сентября уже задел его отблеск, он лежал в психиатрической лечебнице, однако со страхом называет ее путешествием в Персию. Неизвестный поэт заявляет, что Сентябрь человек, которому судьба дала безумие, но тот не смог обуздать его. Спектакль уготовил ему другую судь-бу, безрадостно-трагическую. Он обуздает безумие и вспыхнет мощным поэтическим соло. И исчезнет. «Меня часто вообще нет, часто я сливаюсь со всей природой, а затем выступаю в качестве человека», — рассуждает Неизвестный поэт. В сцене своего безумия он становится единым целым с Сентябрем-Филостратом, который наконец обретает голос. Сентябрь заговорит по-настоящему, без комического отстранения и гротеска: из уст персонажа прозвучат стихи актера, написанные Мезениным в подражание Введенскому. Графичные, болезненные, мрачные. В желанной и прежде недостижимой лакуне тишины строчки Мезенина звучат особенно резко.

Правда искусства испепеляет правду жизни, когда герои «Козлиной песни» приходят в точку прямого взаимодействия с героем Мезенина. Именно он, тихий призрак, подбрасывает к носу Неизвестного поэта осенний листик и предлагает сойти с ума. Он же вальсирует в безумном экстазе с Неизвестным поэтом Худякова, после чего их герои окажутся примотанными вдвоем к стулу, как неуклюже склеенные части одного целого.

Когда рак на горе свистнет, когда Сентябрь заговорит — точка невозврата, апокалипсис. Читая собственное стихотворение на авансцене, Мезенин будто оказывается в застенках и подписывает себе приговор. Сбежать не получится — ни лечь в гроб, ни уплыть в фосфорический туман на лодке. Можно только перестать оживлять пространство скульптур, подвергнутых органическому распаду, исчезнуть во тьме, раствориться, перестать существовать. Устроить акт самосожжения, чтобы вновь воскреснуть.

Май 2024 г.