Сегодня, 10 февраля, в последний день Володинского фестиваля в 18:00 и 20:00 на малой сцене Большого театра кукол смотрите повторный показ спектакля «Ежик и медвежонок. Диалоги» (Театральный центр им. Вс. Мейерхольда, Москва), а в 19:00 на большой сцене БТК вас ждет спектакль «Река» Алексея Паперного (Театр «Мастерская», Москва).
На спектакле Паперного можно присутствовать виртуально — он будет транслироваться в реальном времени на сайте www.iskusstvo-tv.ru.
В блоге мы публикуем текст об Алексее Паперном, написанный Евгенией Тропп.
А осень работает
Осень не дремлет
Стало быть, скоро весна
Спелые яблоки землю
С дерева падают на.
В последнее десятилетие Алексея Паперного знают, в основном, как музыканта, автора песен, которые он не только пишет, но и исполняет в сопровождении музыкального коллектива «Паперный ТАМ». Немногие из молодых посетителей его концертов знают, что этот человек — родом из театра. Мальчиком он пришел в студию Олега Табакова, а потом все свои «долгие молодые годы» играл в театре-студии «У Никитских ворот» Марка Розовского. Он был Эрастом в «Бедной Лизе» и жеребцом Милым в «Истории лошади» (тут знатоки театральной истории оживляются и удивленно протирают очки) и сыграл еще множество ролей в музыкально-драматических спектаклях этой славной студии. И всё это время он сочинял — сочинял стихи, которые становились песнями, потому что музыкальность в природе Паперного, она ему имманентна.
И вот однажды из стихов, песен, лирического сюжета отношений человека и мира возник спектакль «Твербуль», который репетировался как «самостоятельная работа» актеров театра-студии. Я помню первый показ «Твербуля» — чуть ли не ночью, после основного спектакля репертуара, это была «сдача худсовету». Худсовет этот спектакль не принял… До пяти утра компания отвергнутого «Твербуля» решала, что делать, как жить дальше, а перед поздним январским рассветом «твербульцы» вышли на заснеженную площадь Никитских ворот, уже будучи артистами новой труппы. Так, в начале 1989 года возникло «Товарищество Актеров и Музыкантов» («ТАМ»). Паперному было 25 лет.
Со спектаклем «Твербуль» «ТАМ» объехал весь мир (ну, может быть, полмира, но точно побывал на множестве европейских фестивалей, в том числе — в Эдинбурге, гастролировал в США). Потом был фильм «Твербуль», возник клуб «Белый таракан» (один из первых арт-клубов в Москве)… Появлялись песни, хорошие песни. Некоторые — как «Мы вышли из дома» — выдающиеся, этапные. А театр стал как будто уходить из жизни Паперного, и название его группы «ТАМ» перестало восприниматься аббревиатурой, в которой спрятано слово «актеры». Казалось, что Лёша стал заниматься исключительно музыкой. Он сочинял, пел, концертировал и завоевал аудиторию, полюбившую его умные, нежные, грустные и веселые песни, тексты, интонация, мелодика которых так сильно отличались от всего, что звучало вокруг. (Паперный — другой, музыкальные обозреватели для его стиля даже специальное определение придумали: «альтернативный шансон»!) Но, как выяснилось, в его замечательном клубе «Китайский летчик Джао Да» в 2000-е давались не только концерты… Появлялись спектакли, сочиненные Паперным и сыгранные компанией — уже не той, что делала «Твербуль» (иных уж нет, а те — далече), но по-прежнему понимающей, близкой ему.
Только знали об этих спектаклях совсем немногие. А уж совсем в обозримое время — два года назад — появилось вполне уникальное место в самом центре Москвы, в двух шагах от Большого и Малого театров, «Мастерская» — Клуб и Театр. (Не знаю, каким чудодейственным мелком обвел Паперный со товарищи этот островок, но внутрь мелового круга не проникает блеск и нищета мегаполиса, гламур московской жизни.) В маленьком театральном зале «Мастерской» у Алексея Паперного появилась возможность регулярно играть спектакли. И тут наконец-то критики и фестивальщики эти работы заметили: «Река» была включена Кристиной Матвиенко в программу фестиваля «Новая пьеса» на «Маске-Плюс», о спектакле с восторгом написала Людмила Петрушевская, Марина Давыдова опубликовала пьесу «Река» в первом номере возобновленного журнала «Театр»…
Как видно, театр все-таки не отпускает Паперного. В ближайшее время он приступит к репетициям своей новой пьесы (на фестивале «Пять вечеров» состоялась ее читка — во многом неожиданная для автора, который не предназначал пьесу для постановки кем-то другим). Театр Паперный любит и ненавидит, «старые формы» этого искусства ему и тесны, и смешны, и милы, и необходимы. Он не претендует на «новые формы», как Треплев, но и Тригориным ему стать не грозит.
Паперный — он Т. А. М… Он исключительно талантлив во всем, что делает, абсолютно оригинален — хоть с кем его только ни сравнивали, в какие только стили и «измы» ни пытались вписать… А он сам по себе.
А я стою под окнами твоими
Который год, который век стою
И сердце у меня, как вымя
И я пою
Паперного совершенно обоснованно называют певцом, композитором (кстати, он автор саундтрека к фильму «Золотой теленок»), гитаристом, режиссером, драматургом, промоутером… Он — всё это. Но главное, Паперный — поэт. Этим всё объясняется: он видит мир как поэт, он реагирует на мир как поэт, он творит мир как поэт. Рассказать об этом невозможно, даже если я потрачу еще сто тысяч существительных, прилагательных и междометий. Но можно почувствовать кожей, мембранами и капиллярами, всем организмом — для этого нужно послушать Лёшины песни и посмотреть спектакль «Река».
Много лет назад, еще до ПТЖ, я писала о «Твербуле». Сегодня, под прилипшую со вчерашнего дня песню про «желтый лист» в четыре аккордеона, нашла тот старинный текст «докомпьютерной эпохи»… Не перечитывая, публикую… Это, кажется, 1990 год, «Экран и сцена».
ЖИЗНЬ В «ВИСОКОСНОЙ СТРАНЕ»
Ну, не абсурд ли: надо было попасть на пять дней в ФРГ, чтобы увидеть «Твербуль»! В Москве пропустила, на ленинградских гастролях ходила мимо — увидела в Каселе, на фестивале театров России, в маленьком темном зале: удобном, как-то по-советски небогатом и абсолютно «вписавшим» в свое пустое пространство детей Тверского бульвара. Увидев и услышав «Твербуль» на чужбине, еще раз укорила себя: «Мы ленивы и нелюбопытны», еще раз поразилась тому, что такой талантливый М. Розовский отторг от своей студии таких талантливых своих учеников, унаследовавших, кстати, даже его, Розовского, лирическую, сентиментальную ноту, но по-своему интонирующих ее (все-таки другое поколение). И еще и еще раз повторяю про себя строчки и мелодии песен Алексея Паперного, воодушевляющего своими «зонгами» «Твербуль» — спектакль бездомный, безденежный, квартирующий где придется.
Все действительное — разумно. Может быть, нужно было увидеть их именно в Касселе: вдали от дома поэтические сны о Тверском бульваре воспринимались особенно остро, горько и радостно. Тем более, что Тверской бульвар здесь — как Пушкинский дом у А. Битова: Россия…
Но все разумное — недействительно. В этом природа и смысл спектакля «Твербуль», спектакля-сна, увиденного А. Паперным в песнях, а затем перенесенного ребятами в строчки сценического — тоже поэтического — текста. Без сюжета. Они декларируют это прямо, ссылаясь на японскую поэзию.
«Мы — не рыбы, рыбы — немы..» — они хотят говорить, они не немы, они преодолевают немоту, они не рыбы, но — немы и рыбы… Медленный каламбур с отчетливой социально-словесной ассоциацией «озвучивает» появившихся героев. Они плавно, словно в подводной съемке, плывут, колеблются, исчезают. Тверской бульвар населен типами, но типами как ими-то несегодняшними: не панками, проститутками или, к примеру, наркоманами, что уводило бы прямо к жанру современной «чернухи», в мир, где «одни берут валютой, а другие отдаются за рубли». Но — нет, на Твербуле живут дворник в фартуке, тетка-бабка в ватнике, патлатая девчонка неопределенного возраста в давнишнем берете, слепой с аккордеоном. В общем — какие-то допотопные. Бомжи? Нет, не бомжи, ибо у всех у них было и остается определенное место жительства — Россия. Та, в которой плавают и ребята «Твербуля», воспринимающие эту российскую, подводную, горькую, примитивную, тупую, абсурдную жизнь-сон ностальгически и нежно:
«В нашем будничном рассоле
Столько слез и столько перца!
Это дьявольское пойло надо выпить все до дна
Голова болит от боли,
От тоски тоскует сердце…
Бесконечное похмелье —
и с вином, и без вина.
Жизнь прекрасна! Жизнь прекрасна
Твербуль-буль-буль-буль-буль-буль-буль!
Небо пасмурно — небо ясно!
Твербуль-буль-буль-буль-буль-буль-буль!…».
Даже удивительно: типы спектакля — это не типы реальной житейской биографии этих ребят, они словно выплыли из памяти прошлых поколений, из послевоенных кинолент и лет, да так и остались жить десятилетия в неизменной скудости и надеждах, в неизменности ватников и платков, шинелей, в казарменном убожестве и провинциальном уюте, в мире, где «котенок видит на завалинке» и «нарисованный Ленин прищурился». Меня поразило, что молодыми глазами наша действительность увидена так — в этих фигурах. Историческое «вчера» для «Твербуля» длится в историческом «сегодня», они знают и не знают эту страну, хотят знать и хотели бы не знать. «Ты еще не был в этой стране… ты еще не был на станции Усть…».
В этой стране отголоски Высоцкого, Окуджавы, Хармса гасятся в песнях А. Паперного отголосками каких-то ретро-мелодий: то блатных, то вальсовых, то романсовых.
В этой стране жизнь — кинолента, в которой бесконечно может повторяться эпизод: медленно появляется дворник, лучезарно улыбаясь, неторопливо рассаживаются на скамейке прочие — и вдруг, запнувшись, лента жизни лихорадочно прокручивается в обратную сторону, и, семеня назад, возвращаются в исходную позу парочка, дворник, прочие. И опять: выходят, рассаживаются… И опять не могут преодолеть точку, от которой их жизнь откатывается назад: как не крути, а пленка крутится в обратную сторону…
В этой стране белолицый истерик в кожаном пальто выстраивает людей в колонну, истошно орет: «Лечь! Встать!» — но когда, повинуясь, готов лечь-встать слепой с аккордеоном — тот же истерический начальник заботливо поднимает его: «Ну, что вы!». И тут же орет: «А вы играйте! Лечь! Встать!» — и всеобщий абсурдный крик соревнуется с мелодией слепого музыканта. Такова жизнь в этой «високосной стране»
«Над землей високосной разлит високосный елей,
Високосные песни — в кругу високосных улыбок.
В этом бледном раю проступает рентгеновский снимок
На котором видны миллионы бездарных смертей…».
Это — не театр песни, это — театр, воодушевленный песней как поэзией. Чувствую, что пересказ «Твербуля» не удается и радуюсь этому: театр не пересказывается.
О них легче говорить словами их же песен. «Они танцуют по ночам, когда районный вытрезвитель собирает облетевших воробьев… когда жена Тутанхамона ищет мужа, увезенного в музей… когда седые наркоманы убивают новорожденных клопов… когда над Иерусалимом пролетает стая белых голубей… Они танцуют по ночам не рок-н-ролл, они танцуют по ночам не буги-вуги, они танцуют по ночам интернациональный танец, нерациональный танец «скок-поскок», трудно определимый театральный танец своего мироощущения, танец свободных, умных, музыкально одаренных людей двадцатипятилетнего возраста. Скок-поскок…
«Твербуль» живет трудно и неупорядоченно, как и весь наш Твербуль. Бездомно, безденежно, грустно, иногда с тоской глядя куда-то «туда»:
«Нежность великая, сердце открытое — там, там…
Чистые улицы, лица умытые — там, там…
Дворники в белом с метелками пышными — там, там,
Дворники в белом — люди нелишние там, там…
Жизнь бесконечная, курица-птица — там, там,
Нет лагерей, отделений милиции — там, там…
Нет УТП, ДНД, КВД и т. п. — там…
Нет а, б, в, г, д, ё, ж, з, к, л, м, н — там…».
Там, в Касселе, зрители кормили их горами самодельных пирожных (если зрители владели кондитерскими), собирали деньги в шляпу, узнав, что «Твербуль» играет бесплатно (если зрители были щедрыми, а они старались). Там их подолгу не отпускали со сцены, а они пели там:
«Не погуляешь и не схлопочешь там, там…
Все замечательно, хочешь-не хочешь — там, там…
Не с кем бороться, не с кем тягаться — там, там…
Скучно там, братцы, нечем заняться — там, там…
Что же делать? Как исправиться?
Здесь не нравится, там — не нравится…».
Где — здесь и где — там? Одно можно сказать определенно, глядя на них и удивляясь своим открытиям: «Ты еще не был в этой стране». В стране, где истерзанные жизнью молодые актеры-музыканты-друзья кончают свое истовое, кому-то непонятное, а кому-то близкое представление тихой странной песней: «…А в моем скворечнике спит черепаха вот уже тысячу лет…».
Марина Юрьевна! Ура!!!
Поздравляю! и с днем Моисеича, и с окончанием! Было очень интересно, хорошо, все замечательно организовано. И Клавы — супер!
Вам, а от Вас — всем, кто это организовал и провел, — СПА-СИ-БО!!!
Спасибо! Фестиваль закончился для орг. комитета далеко за полночь 11.02.
А 10.02, обсудив с 11.00, как всегда, спектакли предыдущего дня,, 15 человек, в основном мои студенты разных курсов и московские ребята, сели в 12.00 в автобус и поехали в Комарово, на могилу Володина (как и каждый год). Нам попался исключительно тупой водитель, который сперва вез нас до Черной речки… полтора часа, потом вместо нижней дороги поехал по верхней, не мог развернуться нигде и, наконец, свернув на дорогу на кладбище, за три км от входа встал и объявил, что дальше не поедет. И по морозу — с цветами, водкой и бутербродами — 3 км туда, 3 обратно мы бежали по неимоверной красоте, и выпили по рюмке у могилы, прокричав «Хлопнем!» и превратив могилу в клумбу (снегу было — по грудь!)
Но время-то было упущено! И этот дурацкий водитель встал на Савушкина вмертвую. Половина седьмого, а мы стоим — и до метро — как до Луны. Из театра звонят, телевидение ждет, а мы на подъездах к Старой деревне. И в 19.30 мы оставили автобус и бегом побежали к метро. Час бега! В метро, по улицам — километров восемь мы пробежали! Задыхаясь, спрашивали Володина, что происходит (тыкая пальцем в сборник стихов) и он отвечал:
А, к богу!
А, к черту!
По лужам,
по крышам, по шпалам!
Я вбежала в зал с опозданием, не только не готовая воспринимать спектакль, но вообще неживая!..
«Река» «догнала» меня с утра. И весь день я жтву под вальс четырех аккордеонов про «желтый лист», и «задним умом» понимаю сцены и диаложки этого «примитивистского» спектакля, этой «Волги-Волги». Немножко похоже на Габриадзе — дурацкой простотой и юмором.
Уже сегодня, внутренне «оканчивая» фествиаль, еще раз спросила у книжки: ну как? что? И выпало:
Уезжаю. Куда? Неизвестно.
Ожидают меня поезда.
В чужеродном тумане окрестном
ожидают меня города…
Спасибо всем. До следующего года! Этот фестиваль концептуально получился очень содержательным. Разные шарики летели в одну корзину, как мы и хотели. На корзине было написано: «Володин и володинское».
Можно и мои «пять копеек»?
Этот Фестиваль получился! Мне кажется, он приобрел ту глубину смыслов, к которой всегда стремился?
Необыкновенно приятно пребывать в счастливом прошлом: настоящий лимонад, килька в томате (или бычки?), что — то еще, столь же ностальгическое….. Однако, как ни крути, а на календаре 2011 год!
И поэтому сегодня в программе Фестиваля не только «лимонад и килька» — но и Бродский, и Годо, и танцующие пары, и Белка с Муравьем, и Ёжик с Медвежонком…..
Кто-то вдруг проговорился о возможности учредить Володинскую Премию молодым драматургам? Вот это было бы прекрасно!
Очень люблю Алексея. Видела его "У Никитских ворот" в конце 80-х и сразу поняла, как он уникален.Была у них Маша Иткина, тоже замечательная певица.
И познакомилась недавно, и не по возрасту вроде… А слушаю и восхищаюсь Паперным уже месяц как… Все замечательно — и и мелодии,и слова, и манера держаться! Все органично, наполнено каким-то чувством щемящим… Как я его раньше не знала?! Зато сейчас переслушала и пересмотрела практически все! Удовольствия — море! Спасибо!