Ефим Каменецкий, появившийся в ленинградском театральном пространстве в начале 1970-х (до театра Ленсовета, куда на роль Порфирия Петровича его позвал Игорь Владимиров, играл в Казани), стал истинно петербургским актером, раритетным примером сценической интеллигентности и тихой, как будто простой, а на деле сложной манеры исполнения.

Мы поздравляем Ефима Александровича, ныне актера театра им. Комиссаржевской, и желаем ему еще долгих сценических лет.

Дорогой Ефим Александрович!

Фима, мне предложили написать о тебе, и я согласился. Еще одна возможность «порепетировать» с тобой, пусть в таком формате. Писать о тебе в третьем лице не хочется хотя бы потому, что это умаляет достоинство первого плана. Сказать или подумать о тебе в значении «он» как-то язык не поворачивается. Ты ведь сам прям и независим в своем артистическом поле. Поэтому я буду говорить с тобой напрямую.

Конечно, я мог бы позвонить и все это тебе надиктовать, но в данном случае отсутствие свидетелей при нашем разговоре выглядело бы примерно так же, как и отсутствие зрителей в зале на первом показе. Зачем искать театр там, где его нет?

В конце концов, что такое репетиция, если не разговор с артистом о нем же самом, но в контексте предложенного материала. И что такое в связи с этим удачная роль, как не текст, нашедший в теле и звучании артиста свое неповторимое воплощение. Иногда мне приходилось быть свидетелем этого чуда. Как редки эти встречи.

Если бы меня спросили, что привлекает меня в Каменецком больше всего? есть ли какое-то определенное, свойственное только ему качество? — я бы выделил слышащие глаза. Я часто на репетициях обращал внимание на то, как у твоих глаз вырастают уши. Возможно, поэтому мне так дорог твой слуга просцениума в «Мизантропе».

Скажу больше, ты даже говоришь порой ушами. Эта метафора послабее предыдущей, тем не менее, как у хорошего артиста слова у тебя сначала проходят через твои собственные уши и затем попадают в уши зрителя. Ты любишь воздействовать напрямую, присваивать текст, приучать к своему жесту, дыханию.

Так можно сказать, конечно, о многих хороших артистах. Разумеется, я имею в виду тех, кто стремится выражать себя вербально. Но ты, Фима, один из немногих, кто обладает особенным качеством: ты умеешь увлекаться. Ты знаешь, я всегда это знал, а с годами убеждаюсь, что единственное, что сохраняет профессиональную принадлежность, так это изрядная доля нашей увлеченности. Она мерило, она и щит против всякого зловещего вмешательства.

Как-то на одной из репетиций по Жванецкому ты вспомнил анекдот:

— Доктор, я как увижу женщину, у меня шум в ушах!

— Сколько вам лет?

— 85.

— И что? Вы хотите услышать аплодисменты?

— Да, хочу!

Последнюю реплику ты сам добавил, и мы ввели это в спектакль. Жванецкий не заметил, принял за свое. Я аплодирую тебе, Фима, стоя!

Здоровья Вам, дорогой Ефим Александрович!

ОТЕЦ

Ефим Каменецкий — большой актер, и ни с кем не сравним. Помню свои первые, ленсоветовские, впечатления: роскошная труппа, терпкие, настоянные ансамбли в лучших спектаклях Игоря Владимирова, где роли Ефима Каменецкого всегда были — большого удельного веса.

Порфирий Петрович в существеннейшем «Преступлении и наказании» 1971 года: филигранная работа, артистический шедевр Каменецкого. Партнерство с Леонидом Дьячковым было в полной мере «достоевским». Мастерски терзая Раскольникова, Порфирий терзал в то же время себя самого; за его ерничеством, шутейными, казалось, интонациями сквозили горечь, память о молодости и представление о себе как о «человеке поконченном», с убитыми идеями и стремлениями.

В знаменитых «Людях и страстях» (1974) Ефим Каменецкий играл несколько ролей, из которых брехтовский персонаж в «Страхе и отчаянии в Третьей империи», опять-таки, впечатался в сознание навсегда, видео можно и не пересматривать. Фрагмент назывался «Шпион». Сын-недоросль (его играл Евгений Баранов) вышел из дома. Всё! Родители (партнершей Каменецкого была Елена Маркина) впадают в панический клинч. Привычный уклад семьи трещит по швам, мир враждебен, а человек надорван, пытается сохранить критический ум — но не может верить уже и самому себе. Вновь, при всей психологической достоверности, возникает невероятно емкая, многослойная актерская работа, сочетающая иронию и ужас, сохраняющая в зрительской памяти свою действенную силу и сегодня.

Вспомню еще одну роль Ефима Каменецкого — в спектакле «Последний отец» по пьесе И. Дворецкого (1981). Это было нечто совершенно особенное. Счастлива, что была там. Действие, казалось, непритязательно конкретное, выходило за рамки частной истории о героине со сложно складывающейся жизнью, чей «последний отец» оказался очень хорошим человеком. Играть «человечность» так же трудно, как играть «любовь». Свидетельствую: весь зал, от мала до велика, был усыновлен этим персонажем — и, фактически, самим этим артистом.

Тот феномен, о котором сейчас хочу сказать, вряд ли относится только к нашему времени и только к петербургской сцене. И все-таки… Ведь очевидно, что артисты старшего поколения — это обереги нашей сцены, и едва ли не в каждом театре есть они. Модус возраста — само собой, вещь суровая. Но именно театральный аспект тут значителен. С возрастом возникает, вытачивается метафизическая значительность их присутствия на сцене. Театр это чувствует, эти артисты востребованы, причем отзываются на самую современную режиссуру. Так вот, Ефим Каменецкий — прекрасный пример такого артиста. Я не касаюсь работ последних лет, надеюсь, об этом скажут коллеги. Его искусство — высокого строя. Но в его случае так было всегда.

Есть подарки, которые хранятся на полке или в ящике стола, а есть те, что ежедневно мерцают в сердце, скромно, но существенно влияя на восприятие людей и жизни в целом. Таким подарком для меня стала работа и общение с Ефимом Александровичем Каменецким.

Как-то легко и вдохновенно мы встретились, словно давно были знакомы. Без смущения, но волнуясь от вдохновения, мы стали обсуждать будущий спектакль, тогда еще без названия, но уже с героем, которого я так хотела, чтобы сыграл Каменецкий. Речь шла об архитекторе Льве Николаевиче Ильине и о его заметках, сделанных в блокадном Ленинграде.

Ефим Александрович сразу подхватил идею и согласился на работу. Я все дивилась, как нет в нем даже тени надменной интонации мастера, как по-детски искренен он, слушая и удивляясь, подхватывая мысль и делясь образами. Необычайная культура передавать свои впечатления, такт и воодушевление Каменецкого, за пределами возраста, абсолютные по своей щедрости и простоте, так много дали мне в работе над спектаклем и до сих пор «держат» меня в периоды сомнений или слабости. Мое поздравление — это признание в любви актеру и человеку, жизнелюбие, непосредственность и глубина которого делают меня счастливее и сильнее.