Спектакли по пьесам Ханоха Левина в Петербурге случаются не часто, но всегда обращают на себя внимание. Этого автора открыл для нашей сцены Григорий Дитятковский, поставивший «Потерянные в звездах» с Сергеем Дрейденом в главной роли. Сейчас в городе идет «Трепет моего сердца» Александра Баргмана (в прошлом сезоне спектакль собрал целый букет «Золотых софитов»). Петербургская премьера пьесы «Крум» случилась в 2017 на Новой сцене Александринки, но, несмотря на актерский состав (среди главных исполнителей были Виталий Коваленко и Дмитрий Лысенков), спектакль быстро сошел с подмостков. Новую попытку сделал главный режиссер Камерного театра Малыщицкого Петр Шерешевский.

Герои этой истории могли бы породниться с чеховскими персонажами своим лирическим юмором и экзистенциальной неустроенностью. Главный герой, Крум, возвращается в родное захолустье из заграницы. Он мечтает написать великий роман, однако не может двинуться дальше первой строчки. Безрадостная жизнь угнетает. Петр Шерешевский и художник Надежда Лопардина создают пространство, которое мы наблюдаем, по меньшей мере, сразу с четырех ракурсов. Перед собой зрители видят две зеркально отраженные комнаты, перегороженные стеной посередине сцены. В каждой присутствует железная кровать и кухонная зона. (Есть и третье скрытое за сценой место действия, возникающее только на видеоэкране, впрочем, бедность быта не отличает его от остальных комнат. И кинореальность. Те самые два часа чужой правды, которым Крум в пьесе посвящает целую оду: два экрана, куда в режиме реального времени ведется прямая трансляция происходящего на сцене. Это пространство, подобное остальным, серое и приглушенное. Кропотливая работа с глубиной кадра, выстраивание нескольких планов — сложные мизанкадры компенсируют простоту театральных мизансцен, восполняют то, что зрители физически не могут увидеть на сцене. Каждая половина зала хорошо видит происходящее только в одной комнате, а то, что случается во второй, публика наблюдает лишь через дверь и оконный проем в стене. Видео комментирует действие, визуализирует подтекст, дополняя театральную реальность. Например, когда Крум вместе со своим приятелем Шкитой приходит в гости к их третьему товарищу — старику Тугати, мы видим на экране капающий кран, на который обращают внимание и сами герои. Становится понятно, что разговор у них не клеится. В сцене секса Крума с его любовницей Терудой камера дрожит, крупные динамичные кадры «домашней съемки» добавляют сцене одновременно интимности и животной грубости. В другом эпизоде Крум флиртует с похожей на куклу Цвици, на видео в кадр встраивается невидимая из зала брошенная Теруда, которая стоит за окном и наблюдает эту сцену. Реальность множится и дробится на красивые, эстетски выдержанные, кадры, но даже с ними на сцене остается только одна правда — убогой жизни, обстановки со скрипучими кроватями, старыми стенами — правда вздувшихся обоев. Из ближневосточного городка действие пьесы перенесено в Санкт-Петербург. В спектакле Шерешевского страдают обычные русские мужики и бабы, страдают из-за плохих условий жизни, отсутствия любви и бессмысленного существования. Экзистенциальные вопросы великих трагедий в их мире съежились до абсурда. «Когда делать зарядку — утром или вечером?» — мучает вопросом себя (и всех вокруг) Тугати. Герои плачут под «Зимний сон» Алсу, пьют «Охоту крепкую», поют и мечтают о жизни, которая будет лучше и слаще. «Сделайте нам укол счастья», — смеется единственная прочная семейная пара — Фелиция (Ольга Богданова) и Дольче (Андрей Зарубин). На протяжении спектакля Теруда (Надежда Черных) напевает песенку из мультфильма «Бюро находок». И действительно, эти герои потеряли, кажется, уже все.

Серая цветовая гамма спектакля становится отражением унылой бессмыслицы жизни. Вымечтанный розовый мир — красивый, яркий, благополучный, так и не появляется на сцене. Только его осколки. У каждого свои: у девушки Дупы — розовый фаллоимитатор, мечта о мужчине; у Труды — розовые пинетки, у Тугати — розовые шашки, стариковское спокойствие в заботливой компании, у Крума — розовая пуговка от платья Цвици, у Тахтиха — розовая коляска с новорожденным. Счастливым никто так и не станет. Дупа вырвется, но не в розовый закат, а в Норильск работать кассиршей в «Пятерочке». Нет никакой надежды на благополучный исход судьбы этой маленькой, неловкой и заливисто хохочущей девушки, чья жизнь оказывается полна катастрофических несоответствий. Дупа в исполнении Татьяны Ишматовой — очаровательная простушка. Энергия в ней бьет ключом, она отчаянно бросается в замужество и так же отчаянно сбегает. Голосит песни с аккордеоном на перевес, но выглядит совершенно беззащитной, оказавшись голой перед своим пожилым женихом. У кровати Тугати, только что ставшего ее мужем, Дупа в свадебном платье вяжет призрачное счастье семейной жизни — розовые пинетки. Но стоит сексуально неконтролируемому бойфренду Цвици — Бертольдо (Максим Шишов) проявить к ней интерес, невеста легко поддастся на соблазн. Бертольдо медленно обвязывает ей рот той самой розовой пряжей, которая на наших глазах превращается в кляп. Так Дупа откажется от своей безрадостной участи сиделки смертельно больного супруга. Мягкий беззлобный Тугати Виктора Гахова не страдает ипохондрией и не придумывает себе болезни, а просто не может вынести мира, который не выделил ему счастливого места. Молчаливый соглядатай Шкита (Антон Падерин) после долгих наблюдений за происходящим размышляет об иллюзиях. Падерин читает вставное стихотворение о том, что океаны, нарисованные на карте, лишь выдумка. Вполне реальный океан кажется ему такой же недостижимой фантазией, как пляж Лос-Анжелеса или «Хилтон». Что там океаны! Залив, на который друзья везут Тугати, чтобы тот в последний раз взглянул на закат фальшивый: стеклышко вместо солнца и песок в тазике вместо шума моря. Абсолютная безысходность — никакой надежды. Крум (Александр Худяков) ощущает себя арестантом в камере безвкусицы. Приподнятый подбородок и высокомерные интонации намекают на то, что он якобы выше всей этой убогой правдёнки. На самом деле, он так же живет в мире иллюзий. Цвици и Бертольдо предлагают героям отведать по сахарному ошметку счастья — сладкой вате. Ее вкус пьянит Крума. И разочаровывает во всем остальном. Вместо того чтобы писать роман, он спивается, медленно теряет человеческий облик и в приступе гнева душит мать. Жизнь и смерть в спектакле КТМ связаны: пока умирает Тугати, у Теруды начинаются схватки. За финалом одной жизни следует другая, новая, но смерть легко придет снова — от счастливого отца Тахтиха (Даниил Иванов), который гуляет с новорожденным ребенком, Крум узнает, что мать умерла. Счастлив ли хоть кто-то в этом спектакле? Брак Дольче и Фелиции выглядит специфическиотталкивающим, однако, вполне удачным. Их взаимоотношения — с обжорством, грубостями, с нескладной музыкой и бесконечными бутылками коньяка — кажутся изуродованной гармонией. Тошнота жизни настигает всех. Проникновенный монолог Крума, обращенный к умершей матери с просьбой вернуться, становится тяжелой точкой спектакля. За ним — давящее течение повседневности: стараясь не поддаться отчаянию, Крум молча занимается бытовыми делами. Жизнь сохраняется в формах жизни. Выбраться из этой трясины не помогут ни свадьба, ни похороны.