Под занавес фестиваля «Биеннале театрального искусства. Уроки режиссуры» (проходит при поддержке Президентского фонда культурных инициатив) был показан спектакль Федора Пшеничного «Про Федота-стрельца», поставленный для Малой сцены Санкт-Петербургского академического театра им. Ленсовета.

Скоморошина без антракта (так жанр определен постановочной командой) напрочь лишена каких бы то ни было красок и решена практически в total black: взгляни хоть на артистов, хоть на «золу» на полу — посреди этого кладбищенского ничего 5 стульев с потенциалом кареты да лоскутный ковер позади. Толика видеопроекций (Игорь Домашкевич) напоминают зрителю о том, что изначально была сказка, а музыка (к ней причастен также Федор Пшеничный) и хореография (Александр Челидзе) не дают скатиться действу в читку и приподнимают на ступень выше эскиза.

Из режиссерских решений здесь (раз уж показ был в рамках профильного фестиваля): переработанный (слегка сокращенный) текст, реабилитированный (с некоторой долей подстраховки книгами) финал, акценты добротного актерского ансамбля (где каждый — Виталий Куликов, Татьяна Трудова, Марк Овчинников, Анна Алексахина — играет по несколько ролей и перевоплощается туда-сюда неоднократно, а Олег Сенченко с каждой минутой все ближе к революционным баррикадам), введенные новые второстепенные герои (вроде собаки и пугала), некоторое переосмысление женских образов (они явно стали куда как ближе к потустороннему да нечисти). Но… за всем этим будто ушла острота изначальных сатиры и текста — лишенный истинно скоморошьего фейерверка сюжет схлопнулся до схематичности, а герои — до масок.

Маскам тут отведено особое место — они обнажают живое нутро, которое у большинства — тоже… не так чтобы чистое, опрятное да приятное. Возможно, это намек постановщика на тонкую грань между трагедией и фарсом (стер же он ту грань между жанровыми определениями изначальной сказки и поставленной скоморошиной…).

Смысловой посыл филатовского текста не меняется вовсе: жизнь и свобода условного Федота в масштабах царства мало чего стоит и принадлежит не самому стрельцу, но царю — однако же большинству зрителей приходилось прилагать титанические усилия для подобных выводов и смеяться ситуативно и хотя бы иногда.