Валерий Гергиев представил на фестивале «Звезды белых ночей» последнюю оперную премьеру сезона — грандиозную эпическую драму «Война и мир» Прокофьева в полной версии, раскрыв все купюры. Выдержать четыре часа масштабного музыкально-сценического действа, поставленного британским режиссером Грэмом Виком, особенно второй части оперы — «Война», закончившейся без четверти полночь, оказалось под силу далеко не всем.

С самых первых тактов зал сидел почти до антракта не то что не шелохнувшись — он даже не мог аплодировать, остолбенев от того, что выезжало, выползало, выходило на сцену. А как иначе было чувствовать себя, если в первой же картине молча выкатился Т-34 в натуральную величину? В наше диковатое время все что угодно можно ожидать и от бутафорского танка… Тут даже мобильники в ужасе затаились и не звонили.

На фоне грозно молчавшего танка произносил свой знаменитый монолог о бренности бытия Андрей Болконский в изумительном исполнении тезки — баритона Андрея Бондаренко. В сценической версии отчаявшийся в жизни Болконский, напомнивший своим сплином не столько Онегина, сколько персонажа Данилы Козловского из фильма «Духless», захотел было застрелиться, подставив пистолет к виску, но ему помешало ночное щебетание Наташи Ростовой. Она выехала, чтобы не сказать вылетела, откуда-то сбоку на кровати, поскольку кровать была подвешена на высоте пяти метров над сценой.

Сердце слабонервного зрителя не могло не задергаться, когда две беспечные, пышущие жизнью сестрички-полуночницы вскакивали, вспрыгивали, вставали на этой кровати, болтали ножками и свешивали головки, и обе были готовы вот-вот соскользнуть в пропасть. Их девичью, мотыльковую хрупкость очень хорошо отыгрывал белый воздушный шарик, служивший также символом луны.

Кровать проплыла вдоль всей сцены и скрылась. После чего фанфары возгласили начало знаменитого бала, в котором нас поджидал очередной шок. Дамы и кавалеры в одеждах времен толстовского романа (заимствованных, кстати, из предыдущей постановки здесь «Войны и мира» Андрея Кончаловского) выбежали… в противогазах и защитных прозрачных шлемах.

Вик не брезговал разными средствами, в том числе карикатурой, чтобы максимально жестко и прямолинейно передать свое послание залу. Отчаяние и боль моментально передалось зрителям, когда эти обезображенные средствами защиты аристократы закружились в вальсе и мазурке… Распорядитель в белом парике и противогазе выставил на авансцену стулья, на каждом из них было прикреплено по одной букве, вместе составивших слово Charmant.

Грэм Вик вместе с художником Полом Брауном, казалось, забывали о романе Толстого и опере Прокофьева, захлебываясь в запале своего политического памфлета и вызывая протест у публики. Как скоро выяснилось, вызов этот они бросили обществу оголтелого потребления, в которое превратилась Россия. Хотя главная интрига режиссерской концепции заключалась в том, что здесь не обошлось без новых европейских «ценностей». Их символом стала гигантская реклама на заднике, намекающая на известную люксовую марку. На огромном слайде была изображена длинноногая мадам в костюме Евы, прикрытая сумочкой.

Но парадокс в том, что Россия, лет десять — пятнадцать назад кинувшаяся за такими вот ценностями в Европу, сегодня погнала их со двора, как развратные и бездуховные. Как ни смешно, но режиссер взял подобные сентенции не откуда-нибудь, а из текста Льва Николаевича Толстого. В одной из картин первой части Ахросимова (прекрасная вокально-драматическая работа Ларисы Дядьковой) отчитывает Наташу, проклиная тех, чьи «боги — французы», для кого «царство небесное — Париж». (Современная 11-летняя девочка, внимательно смотревшая спектакль, увидела в этой сцене типичный конфликт между нею и ее бабушкой, что в очередной раз убедило в гениальности романа Толстого, затронувшего вечные темы.)

Антагонизм старого и нового Грэм Вик дал в образах занавеса старой Мариинки и ониксовой стены Мариинки-2. В этом антогонизме он увидел, вероятно, еще одну из причин войны.

Средоточием порочного гламура в спектакле стал образ Элен Безуховой в исполнении меццо-сопрано Марии Максаковой, артистический подвиг которой сложно переоценить. В этом спектакле она и нужна-то была как будто не столько как певица (ее голос прозвучал тише всех остальных исполнителей), сколько как одиозная персона, за которой тянется шлейф ассоциаций. Хорошо сложенная, одетая в блестящее золотистое платье блондинка была воплощением порочного светского общества, когда раскинулась в туалете с ониксовой стеной, чтобы затянуться белой дорожкой. Вкупе со своим братцем Анатолем (в ярком исполнении оглушительно звонкого молодого тенора Ивана Селиванова), гламурным ничтожеством и балбесом, балующимся белым порошочком и интересующимся исключительно собой.

Вторая часть — «Война», как, впрочем, войне и полагается, оказалась мучительно затянутой. Вику не хватило духа, чтобы справиться с ней. Драматургия войны больше напоминала шашлык из нанизанных эпизодов. Не обошелся без полемического задора эпизод с появлением фельдмаршала Кутузова, которого вывезли в… деревянной коробке, фактически как экспонат музея восковых фигур. Бас Геннадий Беззубенков не без грустной иронии провел эту партию, в которой ему нет равных. Василий Герелло разыграл вертлявого нарцисстичного Наполеона. Национальным богатырем получился Пьер Безухов у тенора Евгения Акимова.

Щемящей вышла сцена смерти Болконского, которую пронзительно исполнили украинец Андрей Бондаренко и Аида Гарифуллина — Наташа Ростова. Ее милому и сладкому лирическому сопрано не хватало объема, как не хватало свободы и полнокровности ее актерской игре. В памяти звучала лучезарная Наташа Анны Нетребко, которую во многом благодаря этой роли за океаном сравнили в начале 2000-х с Одри Хепберн.

Кто всласть наигрался в войнушку, так это маэстро Гергиев, размашисто расплескивая яркие краски в батальных сценах, прорисовывая тембрально и ритмически колоритные эпизоды. В подаче должной энергии маэстро не подкачали ни оркестр, ни тем более хор, словно откликнувшиеся на призыв о всеобщей мобилизации населения.

Хотя Валерий Гергиев и заверял журналистов, что новая версия «Войны и мира» важна ему исключительно с музыкальной точки зрения, было ясно, что английского режиссера Грэма Вика он пригласил не только потому, что тот отлично знаком с материалом, поскольку уже ставил в 1991 году здесь эту оперу. Постановщик был интересен и как иностранец, который видит ситуацию со стороны. Правда, когда худрук Мариинки планировал свою «Войну и мир», ситуация на Украине была еще далека от нынешней. Тем громче прозвучала эта постановка.