После «Анны Карениной», «Евгения Онегина» и «Чайки» хореограф Борис Эйфман взялся пересказывать в танце историю Огюста Родена и Камиллы Клодель. Собрал партитуру из фрагментов произведений Сен-Санса, Равеля и Массне, выпустил премьеру своего театра на сцене Александринки — и оказалось, что реально происшедшая трагическая love story способна вдохновить хореографа на спектакль в три раза лучший, чем три предыдущих литературных сюжета.

Роман двух скульпторов, мэтра и ученицы (Роден был старше Камиллы Клодель на 24 года), случился в Париже в 80-е годы XIX века. История, как известно, закончилась печально для Камиллы: переживая творческое соперничество и необходимость делить любимого человека с другой женщиной (у Родена к моменту знакомства уже была гражданская жена и рос сын), она в конце концов оказалась в психиатрической лечебнице. Борис Эйфман, взяв эту историю, разумеется, не преминул вовсю проработать любимые им сюжетные мотивы, превращающиеся в личные штампы (мотив безумия, беснующихся больных), и не менее дорогие ему мотивы режиссерские (круглый стол, на котором когда-то распинали Чайковского из посвященного композитору балета, теперь превратился в рабочий стол скульптора), но в главном все же придумал спектакль оригинальный. В главном — это значит в изображении работы Родена и Клодель.

Учитель Бориса Эйфмана, Леонид Якобсон, в давние советские времена сделал цикл миниатюр, посвященный скульптурам Родена: артисты, застывшие в позах знаменитых скульптур, «оживали» и двигались в танце. Эйфман сотворил вещь принципиально иную — он показал именно процесс работы художника.

И сделано это замечательно хорошо. То есть с самого первого момента, когда скульптор (Олег Габышев) присматривается к натурщице, позирующей на столе. Голая (на артистке телесное трико) то ли танцовщица кабаре, то ли просто шлюшка чудовищно изумляется странному типу, что смотрит на ее лодыжки, разгибает и сгибает ее руку, завязывает всю девицу в сложные узлы, при этом без малейшего интереса к тем деталям ее тела, что она явно привыкла выгодно продавать. Он мнет ее как глину, но эта глина некачественна, неполноценна — скульптор ее пугает. И когда в руках Родена на том же столе оказывается Камилла (Любовь Андреева), становится ясно, что вот это идеальный материал. Когда рука не просто принимает заданную скульптором позу, но чуть-чуть добавляет мягкости в движение. Умная глина — мечта художника. (И ведь не только скульптора, у балетмейстеров точно так же — тут явно личный мотив у Эйфмана, чьи работы часто взлетали с помощью участвовавших в них больших артистов и еле-еле тащились во времена «промежуточных», «серых» составов.)

Еще одна сцена работы также поражает воображение: сначала мы видим клубок сплетенных «голых» тел, плотно прижатых друг к другу, — просто бугры спин, не видно ни лиц, ни конечностей. И Роден начинает вытаскивать из этой «глины» фрагменты — то выдвигается в сторону рука, то вдруг над общей массой появляется голова. Не чья-то еще конечность или физиономия — тела к ней еще «нет». Причем сцена идет при полном свете, но эффект чуда, вырастания людей из массы поразителен.

Кроме того, что это очень точный спектакль с точки зрения фиксации художественного процесса (а как известно, труднее всего показать на сцене момент творчества), это еще и очень веселый спектакль. Да-да, именно, несмотря на трагический сюжет. Отличная суета молодых художников в мастерских, дивный канкан, что отплясывают девицы в кабаре, куда Камилла отправляется, чтобы развеяться (но сидит, тоскливо подперев рукой щеку, пока кордебалет визжит, хохочет и запросто рушится на пол в шпагате), крестьянки в воспоминаниях Родена, лихо давящие виноград в огромной бочке (жена Родена вообще-то была швеей, но Эйфман сделал ее пейзанкой для явного контраста со стопроцентной горожанкой Клодель). Такое ощущение, что хореограф некоторые (немногие) сцены отрабатывал по обязанности (вот ждут от него, что он опять будет обличать «светскую чернь», так получите суету злобных критиков, осмеивающих скульптуру Клодель, — все в одинаковых зеленых костюмчиках, с рыжими книжечками в руках и бегают мелко, как тараканы), но большинство все же по любви. И получился спектакль живой и удивительно весенний, как ранние работы Клодель. Пусть даже в финале одинокий скульптор вырубает что-то монументальное под звуки молотов и падающих камней. В мае «Родена» можно будет увидеть и в Москве — балет привезут на фестиваль «Черешневый лес».