30 марта в петербургском Камерном театре Малыщицкого состоялась премьера спектакля «Козлиная песнь» режиссера Романа Муромцева по мотивам романа, признанного шедевром ленинградской прозы 1920-х годов.

В центре сюжета романа русского писателя и поэта Константина Вагинова — судьба двух десятков гуманитариев на фоне расцвета нового советского государства и исхода воспетых поэтами Серебряного века эллинистических идеалов. В романе гуманитарии терпят сокрушительное фиаско. Их в пыль стирает время наждаком невежества, пошлости и быта.

Наследник петербургских повестей Гоголя, Достоевского и А. Белого Константин Вагинов рассказывает о крахе культуры светло и иронично, будто анекдоты у постели ветхого академика в морозное весеннее утро.

В спектакле всех писателей, поэтов, филологов, философов и их окружение играют четыре актера — Александр Худяков, Алексей Кормилкин, Владислав Мезенин и Светлана Грунина.

Время действия в романе — 1925–1927 годы и далекое будущее. В спектакле оно условное, с частыми отсылками к нашему недавнему прошлому, на которое намекает попурри из песен советских детских и патриотических фильмов, — отрывки из них от частого повторения застряли в памяти. Театр не пытается переосмыслить историю, он интуитивно ищет своего героя и определяет его ценность для общества.

Место действия — условный Петроград и пригороды. Художник Екатерина Гофман строит у задника фанерную копию фасада античного храма, заполняет сцену спешно сбитыми из старых досок ящиками, которыми скрывают на зиму скульптуры в садах и парках, садовыми статуями (их в спектакле, как и исполнителей, четыре), советскими школьными стульями и лежащими у ног зрителей нестрогаными бревнами, из которых актеры соберут и разберут в процессе действия «райский сад». Требуется фантазия, чтобы грубое оформление в стилистике бедного театра ожило и напомнило образцы имперского стиля Северной столицы. Но в этом противоречии и заключен секретный код спектакля. Не способен увидеть в угловатых фанерных фигурах гранитную стать «Невской першпективы» — значит не сумеешь постичь таинство поэзии, рождаемой из сора звуков и мелодики ритмов. Вместе с Вагиновым театр приглашает нас прямо в мастерскую.

Режиссер Роман Муромцев решительно сокращает сюжетные линии романа и сосредотачивает внимание на четырехугольнике: фанат — поэт — муза — ученик поэта. После веселой интермедии с райскими птицами — городскими воробьями — актеры опускают зрителя на самое дно народной комедии с драками, убийствами, пытками и традиционными для гиньоля персонажами: рабочий (фабрики поэзии), его друг (филолог), его жена, жандарм, врач, судья и пр. Вы увидите сатиру на творцов от мала до велика — от полиглотов и ценителей философской зауми до косноязычных провинциалов, певцов полей и берез. С интересом следишь за трансформацией личин, сменяющих парики, бороды, усы, очки, платки, шапки, пальто, шинели, пиджаки и юбки.

Особенно запоминается преображение дуэта центральных персонажей. Актеры Алексей Кормилкин (Неизвестный поэт) и Александр Худяков (филолог Тептёлкин) обмениваются атрибутами своих героев. Поэт надевает очки и бороду Тептёлкина, а филолог — длинные локоны поэта. Так они меняются местами несколько раз. Происходящий у нас на глазах цирковой фокус от повторения только набирает магическую силу. Пронзает ум одно затейливое размышление. Между представителем гуманитарной элиты — погрязшим в разврате Неизвестным поэтом — и боготворящим его филологом, девственником Тептёлкиным вовсе не дружеская связь, не рабство и не праздное любопытство противоположностей. Это неразрывные части творческой личности, два в одном. Театр убеждает, что творец не существует без слуг его таланта, без его почитателей, фанатов, паствы. Таланту нужны музы, последователи и постаменты, чтобы взлетать и быть установленным на вершине горы. Талант дышит вниманием, питается трепетом понимания, пьянеет от потока любви и заботы.

Раскатистые волны любви сменяют в спектакле одну за другой. Любовный пыл фанатской толпы представлен двумя актерами. Всех многочисленных девиц из романа и одного начинающего поэта играет Светлана Грунина и находит для каждой особую деталь в облике, манере поведения и речи. Есть и пытливая простушка, и расчетливая путана, вот влюбленная эгоистка, а тут всепрощающая сестра милосердия. Общее между ними — безудержная любознательность, страсть к чужому творчеству, пробуждающая в поэтах тягу к жизни.

В подтверждение тезиса «короля играет свита» актер Владислав Мезенин по-клоунски, репризно воссоздает второстепенных персонажей романа — спутников главных героев. Его поэты Сентябрь и Котиков, искусствовед Ротиков и другие представители отряда «маленьких людей» — смешные, нелепые, кроткие — тоже достойны сочувствия, внимания и поддержки. Однако каждого из них сковывает один значительный, но распространенный недуг: они лишены дара членораздельной речи. Вернуть сей дар можно освободившись от огромного камня, застрявшего глубоко в груди. И лишь одному из них в спектакле удается открыть поэта в себе и выпустить на свободу строки большой поэзии.

Стихи звучат, увлекают образностью, взывают о помощи, стреляют рифмами в воздух, бьют согласными, как в колокола. Но победа не торжествует! Чуда не происходит, потому что кроме муз, фанатов и учеников поэтов окружают глупость, лень и варварство. Миссия культуры обречена. Неизвестный поэт неизбежно станет жертвой жанра. «Козлиная песнь» в переводе с греческого языка — «трагедия». Знания вновь преумножают скорбь, еще больший урон наносит невежество.

Проследив, как «осколки Серебряного века тонут в пошлости нового времени», Тептёлкин теряет объект своего культа и ищет утешения в семейных узах. Нас переносят в далекое будущее. Сцены надвигающейся старости с верной спутницей жизни, наладившей уют холостяцкого очага, вызывают ощущения «милоты» и скуки. Несмотря на настойчивые просьбы жены, биограф погибшего поэта наотрез отказался превращаться в обывателя.

Один очень злободневный авторский вопрос всё-таки остается неразрешенным. «Нужны ли новой эпохе поэзия и культура?» — спрашивает театр. Каждый пришедший на спектакль волен отвечать в меру своей решительности. Молодежь требует развлечений и перемен. А старики продолжают понимать эпоху с высокой башни гуманизма в тоске по черной икре, скорбному коллекционированию мещанской безвкусицы и хоровому исполнению Оды цинизму.