Новый полуторачасовой спектакль Дмитрия Крестьянкина «Звездные псы», вышедший намедни в Театре «На Литейном», — исключительно о высоком. Он — о четвероногих исследователях космоса, спутники с которыми СССР первым вывел на орбиту. А также о том, какое место это «высокое» занимает в нашей национальной ментальности и как оно там оказалось.

Над сценой — лозунг, белым по красному, как было принято в советской реальности: «Дело собаки — служение человеку». Интересно, сколько в сегодняшнем зале можно обнаружить людей, помнящих эти кумачовые полосы, которые в той далекой стране одновременно должны были ограничивать и направлять движение не только масс, но и человеческих мыслей?

Собакам лозунг вроде как без надобности, читать они не умеют. Но собаки на сцене — условность. Молодые артисты Театра «На Литейном» не пытаются копировать пёсьи повадки, они лишь примеряют исторические собачьи имена (в отличие от пронумерованных собак Павлова, у космических псов были имена) и транслируют «очень-очень простые» собачьи переживания, свойственные бездомным представителям вида.

Эту немудреность собачьей психики особенно подчеркивает главный рассказчик историй о звездных героях, пес по имени Непутевый, тоже весьма простодушный и пробойно-обаятельный персонаж Сергея Якушева с непослушной кудрявой шевелюрой. Есть у беспородных собак и другие достоинства, объясняющие выбор учеными именно их на роли космонавтов, прямо предшествующих космонавту-человеку: они хорошо поддаются дрессировке и спокойно ведут себя в замкнутых пространствах.

Первые минут пятнадцать, пока происходит знакомство с шестью героями в одинаковых голубых комбинезонах, тремя «мальчиками» и тремя «девочками», кажется, что ты присутствуешь на театральном уроке для средних школьников, цель которого — наглядно объяснить всем слушателям, какие тренинги-испытания проходят живые существа перед полетом в космос, как устроены системы регенерации космических станций, какие физиологические исследования проводятся на животных в полете, etc. Ликбез проходит нескучно, постоянный соавтор Дмитрия Крестьянкина художник Шура Мошура придумала универсальные панцирные кровати-каталки, которые, вставая на попа, превращаются в клетки, а если один из персонажей на кровати лежит, крепко держась за края, а второй лихо кровать раскручивает — это уже иллюстрация действия центробежной силы в центрифуге.

Самое сложное испытание для собак (да и для людей) — сурдобарокамера, тесное помещение с низким давлением и избытком кислорода, где полностью теряешь связь с реальностью, но где надо провести от 5 до 10 дней (тут все герои забираются под кровати). Спустя пять условных дней, самый позитивный из псов по кличке Рожок (Александр Леднев) завоет от тоски, эксперимент закончится, и две испуганные девчонки с французскими косичками (Мушка — Зоя Будний и Пчелка — Юлия Романова) бросятся друг к другу в объятия и поклянутся никогда больше не расставаться. К слову, в таком вот агрегате в ночь на 23 марта 1961 года погиб (сгорел в результате пожара) кандидат в космонавты Валентин Бондаренко, но в спектакле об этом не упоминается, он же — не про людей, он — исключительно про собак.

К концу спектакля из отряда в шесть особей останется один, тот самый рассказчик, еще один (Рожок) сбежит, а четверо погибнут (Прим. автора: в том числе Мушка и Пчелка, чей летательный аппарат 2 декабря 1960 года в результате поломки навигационных приборов понесет за пределы госграницы и сработает АПО — автоматический подрыв объекта).

Жизнь «собак» в виварии (вместо задника на сцене — высокая сетчатая стена) — сплошной ритуал обращения ноунеймов в героев, чей идеал — служение. На сцене нет никого, кроме шестерых условных собак, но система проявляет себя ежесекундно: в заученных назубок клятвах и речевках хором и в строю, а главное — в риторике из разряда «А сегодня что для завтра сделал я» и уже упомянутого «Долг собаки — служить человеку».

Для сброса напряжения предусмотрены «традиции». Например, ночью, если совсем тоскливо, можно спросить: «Кто не спит?» и, глядя на звезды, вполголоса поделиться тем, что вызывает тоску. Так перед своим вторым (и последним) полетом меланхоличный ясноглазый Дезик — Сергей Матвеев делится с Непутевым светлой грустью по поводу того, что «он не считается» как космонавт, потому что побывал только в суборбитальном пространстве (Прим. автора: реальный пес Дезик погиб 29 июля 1951 года при приземлении из-за нераскрывшегося парашюта). После гибели Дезика в виварии появляется гигантский памятник, а Рожок сознает, что «праздники пахнут смертью» — все, кроме Нового года, — потому что кто-то когда-то в день, который теперь стал поводом для веселья, непременно умирал.

Для смерти в спектакле найден весьма печальный и точный образ. На прямоугольном экране по центру наверху, транслирующем видео «из космоса», изображение покрывается рябью и исчезает: неудачи мгновенно стираются из истории вместе с именами не по своей вине проигравших, но для драматического напряжения этого мало.

Но Крестьянкин не был бы Крестьянкиным, если бы не привел в этот стройный хор «отличников» мальчиша-плохиша (кто не в курсе, лет пять назад в Петербурге Дмитрий Крестьянкин сотоварищи создал Плохой театр, который существует исключительно на зрительские донаты, не продаёт билетов, актеры в нем не получают ни копейки, но зато говорят о том, о чем хотят говорить, разумеется, не нарушая законов РФ). С появлением безымянного пса — Георгия Ефанова (безымянного — «потому что клички же придумали люди, чтобы вас позвали и вы прибежали»), даже балахон которого своим размашистым кроем внушает крамольные мысли о независимости, история неожиданно превращается в пьесу Горького «На дне» наоборот.

Тут нищие обитатели «дна» попадают в научный питомник и получают шанс прославиться — правда, с высокой вероятностью, посмертно. А некий странник, способный проходить сквозь стены, внушает им, что настоящие полеты не имеют никакого отношения ни к ракетам, ни к космосу, а отдавать свое настоящее ради чьего-то будущего — психологическая аномалия. То есть выставляет философию жизни и свободы против смерти, потому что сам он — отчаянно юн и полон витальной энергии. Правда, когда под воздействием речей незваного мудреца, Рожок с его помощью сбегает из клетки прямо перед своим полетом, безымянному присваивают имя ЗИБ (расшифровка ниже) и вместе с Непутевым отправляют в суборбитальное путешествие.

Отдельно забавно то, что этот поворот Крестьянкин как автор пьесы выписал из реального события. Сохранились воспоминания Владимира Яздовского, основоположника космической биологии и медицины, в то время руководившего лабораторией скафандров и герметических кабин НИИ авиационной медицины ВВС Минобороны СССР, где он рассказывает, как в день полета Непутевого и Рожка, 3 сентября 1951 года, обнаружилось, что клетка Рожка пуста, и пришлось срочно искать возле столовой «дублера» — бездомного пса, подходящего по весу и окрасу.

«Выбираем такую собаку из нескольких, — пишет Яздовский, — сообща даем ей имя ЗИБ, „запасной исчезнувшего Бобика“. В суматохе даже не разобрались, что ЗИБ, в сущности, щенок, — это выяснилось после полета» (Прим. автора: обе собаки выжили).

В спектакле вообще много остроумного, связывающего времена: жесты вроде пальцев, сложенных сердечком, которые ЗИБ и Непутевый передают на землю, официальная риторика пресс-конференции, на которой вся история с ЗИБом объявляется «заранее спланированной». Словом, горьковский афоризм «Ложь — религия рабов и хозяев, правда — бог свободного человека» тут тоже был бы весьма уместен — с оговоркой, что правда тут — за странником.

Настоящим оппонентом ЗИБа тут оказывается прекрасная Лайка, которую в команде зовут не иначе как «идеальной Лайкой», потому что к совершенному знанию теории у нее плюсуется несокрушимая вера, что звезды недосягаемы, но стремление к ним делает нас выше. Молодая актриса Дарина Одинцова не играет «робота», ее героиня — живая, теплая, ей хватает мужества признаться и в страхе, и, что еще отважнее, в любви на самом пороге смерти.

Но единственное, что может предложить система своему универсальному солдату, — это смерть в космическом аппарате, для которого еще не успели создать механизм возвращения пассажира. Причем не ради спасения чьих-то жизней, а ради того, чтобы на пресс-конференции прозвучало: «Мы — первые!» (Прим. автора: 3 ноября 1957 года на шестом часу пребывания в капсуле, Лайка сгорела в капсуле, совершив всего четыре, вместо семнадцати, витка вокруг земли, но стала первым крупным млекопитающим, побывавшим в космосе; удачный полет Белки и Стрелки случился после трагических опытов Лайки, Пчелки и Мушки).

Смерть Лайки — единственная сыгранная в спектакле как сознательный выбор, без собачьей простоты, со всей человечьей эмоциональной сложностью, и это, конечно, прежде всего, история трагически не осуществившейся молодой жизни: непрожитых мгновений, нереализованной любви, нерожденных детей.

Но главное событие в этом сюжете — тихий бунт Непутевого против неестественной смерти, признанной нормой, против лжи, которая всегда ее сопровождает. Сергей Якушев играет тут прозрение-взросление наивного существа. Раскрывая для себя (и для зрителей) механизм манипуляций инфантильной психикой и заявляя: «Я понял, космос — это возможность не говорить „смерть“, „катастрофа“, а говорить „героизм“», Непутевый (а на самом деле, конечно, Крестьянкин) практически цитирует выдающегося нидерландского культуролога, исследователя средневековой ментальности Йохана Хёйзингу, утверждавшего, что ценность траурных обрядов «состояла в том, что они облекали несчастье в форму, которая преобразовывала страдания в нечто прекрасное и возвышенное. Боль обретала ритм. Реальная действительность перемещалась в сферу драматического, становясь на котурны». Обретая на наших глазах способность осмыслять происходящее, делать выводы, не участвовать в фальшивых ритуалах, герой превращается из «собаки» в человека, и эта булгаковщина наоборот — еще один занятный культурный код и одновременно руководство к действию.

Такой переход на взрослую оптику позволяет и факты, и цифры, присутствующие в спектакле, воспринимать по-взрослому. Первый памятник Лайке в нашей стране появился только в 2008 году, — сообщается со сцены, потому что во времена ее подвига надо было праздновать успех, победу, а не лить слезы. Ну как тут не приложить минимальные усилия и не найти дополнительную информацию? Вот она. Оказывается, первый памятник Лайке появился во Франции: в 1958 году перед Парижским обществом защиты собак была воздвигнута гранитная колонна, её вершину венчает устремленный ввысь спутник, из которого выглядывает мордочка Лайки. А для финала спектакля его создатели припасли еще одну цифру: за десятилетие действия космической программы погибло более 30 процентов собак. В единицах это не много: из 60 особей два десятка. Но процентное соотношение — это всегда попытка системного подхода, в данном случае — способ осмыслить универсальную цену победного эксперимента. И да, речь, конечно, о собачьих жизнях, не о человеческих.