Каждый новый спектакль Габриа — это поиск. Его всерьез занимают эстетика кино и приемы кинофикации театра, эксперименты с формой, с условным и жизнеподобным в искусстве. Выработка собственного театрального языка и стиля — важнейший этап профессионального взросления, переход в новое качество.

Сегодня мы наблюдаем, как складывается его творческая команда. Интересно, что происходит это не в театре «Мастерская», где Габриа значится главным режиссером и где работают его учителя и однокурсники. Неожиданно он обрел единомышленников в Театре им. В. Ф. Комиссаржевской, давно живущем без внятной художественной программы. Здесь сложился и тандем с художником Анваром Гумаровым: концептуальность его художественных миров в сочетании с эффектностью, изысканным эстетизмом уравновешивают внутреннюю экспрессию спектаклей Габриа, сообщают им широкое дыхание. На сегодняшний день режиссер поставил в этом театре три больших спектакля: «Моя дорогая Helen», «Барон Мюнхгаузен» и «Месяц в деревне» — своего рода триптих, объединенный не именем драматурга или темой, но творческой командой единомышленников.

На первый взгляд декорация «Месяца в деревне» воплощает образ тихой и богатой загородной жизни: шезлонги, дом со стеклянными стенами, красивые наряды, которые Наталья Петровна бесконечно меняет. Но над всем этим иллюзорным «эпическим покоем дворянской жизни» (Станиславский) вдруг нависает огромное, во весь задник, жутковатое видение: то ли скала, то ли пещера, то ли гигантское корневище переплетенных деревьев, а может быть — смятая постель. Вместо Колиного воздушного змея сцену заполняет гигантский дракон. Габриа идет вглубь, в бессознательное, его интересует то, что подспудно управляет нашими эмоциями, поступками, снами. Спектакль затягивает в ирреальное, в темные, архаические глубины, чтобы, однажды вынырнув, остро почувствовать свинцовую тяжесть одиночества всех действующих лиц этой драмы. Жизнь есть боль — эта максима остается острым послевкусием спектакля.

Покой здесь мнимый, но тщательно оберегаемый; ширма, скрывающая множество тайн, вытесненных желаний, личной неудовлетворенности, застарелых травм, которые нельзя тревожить. Здесь все несчастны. Все что-то замалчивают. Самый разговорчивый — доктор Шпигельский. Георгий Корольчук играет его плутом и пройдохой, проворачивающим свои делишки с необыкновенной легкостью. Он балагурит, разносит сплетни, устраивает браки и способен договориться с кем угодно и о чем угодно. Философия его проста: научись притворяться, перестань рефлексировать — и жизнь наладится.

Как и в других своих спектаклях, Габриа заново конструирует текст, сочиняя собственную историю, опуская множество важных для Тургенева подробностей и неизбежно разрушая тонкую психологическую вязь пьесы. Так, например, полностью снята тема любви Верочки к Беляеву. Нет и долгих объяснений с Натальей Петровной. Верочка Софии Большаковой — плоть от плоти этого дома, привычного к насилию. Степень ее нравственной вывихнутости показана через престарелого жениха Большинцова. В спектакле он не просто ей в деды годится (этим и правда никого не удивишь). Большинцов тут настоящий паралитик, передвигающийся в инвалидном кресле (эту роль в два состава играют Анатолий Горин и Анатолий Журавин). Но человек значительный и важный, при должности, решающий серьезные вопросы тут же, по телефону, без шума и пыли. Первоначальное непонимание Верой причин его появления снято дорогим подарком — кольцом с огромным камнем, за которое Большинцов «три тысячи отдал».

Главная героиня здесь — безусловно, Наталья Петровна Ислаева. Месяц в деревне — это пограничная ситуация, момент тяжелейшего жизненного и духовного перелома. Само существование Натальи Петровны в холодном, тщательно сконструированном мире внешнего благополучия и материального достатка усадебной жизни вдруг дает трещину, нарушает зыбкое равновесие всего домашнего уклада.

Ее муж, брутальный Ислаев (Александр Большаков), — скрытый агрессор, явно привыкший решать вопросы силой. С помощью силы он расправляется не только с домочадцами, но и с соперниками. В его доме все предпочитают казаться, а не быть. На любые проявления чувств наложено табу. Ракитин, которого тонко и точно играет Владимир Крылов, здесь «слабое звено». Выглядит он как забитый, опустившийся представитель богемы: мешковатая одежда, свисающая на глаза челка, виолончель. Тщательно, но не слишком умело Ракитин скрывает свою болезненную любовь к Наталье Петровне под маской нелепого неудачника. Чувства его прорвутся в самом финале душераздирающей тирадой: «Сколько жгучей ненависти таится под самой пламенной любовью! Принадлежать юбке, быть порабощенным, зараженным… Как томительно это рабство!» Этот внезапный душевный эксгибиционизм даром ему не пройдет: Ислаев буквально реализует метафору «стрелы Купидона» и неожиданно вонзит в Ракитина стрелу, забытую сыном Колей, чтобы разом покончить с соперником.

К Наталье Петровне любовь приходит как наваждение. Как болезненная гибельная фантазия, галлюцинация, бред. «Ощущение, будто выпила яд», — несколько раз произносит героиня Евгении Игумновой, не понимая, что с ней, в чем причина ее странного состояния.

Она одержима Беляевым, как бесом. Точнее, это фавн, или Пан — лесной бог с козлиными ногами, рогами и длинной бородой. Его мать, нимфа, обратилась в бегство, увидев, какое чудище родила. Он несчастен в любви: гоняется по лесу за нимфами, но ни одна не отвечает ему взаимностью. Иногда Пан развлекается тем, что преследует женщин во снах. В спектакле этот мифологический персонаж не раз возникает на сцене как видение Натальи Петровны, материализация ее скрытых желаний, образ ее одержимости. Сам Беляев (Василий Гетманов) — юноша, пышущий здоровьем, как физическим, так и душевным, — никакой рефлексией не страдает. С природой он на одной волне, достигает равновесия с помощью духовных практик и психотерапевтического приема «холотропное дыхание». Страдания хозяйки ему непонятны и чужды. Ислаев, привычно избавляющийся от проблем с помощью насилия, сильно его избивает, и он быстро исчезает, оставив на произвол судьбы вверенного ему мальчика Колю.

Любовь здесь — мучительная, разрушительная стихия, страшное наваждение, помутнение рассудка, ведущее к трагедии, всеобщему несчастью. Расплата ждет и Наталью Петровну: она наказана страшной потерей. Постепенно границы реальности окончательно размываются, исчезает ее брошенный всеми сын, которого фавн то ли во сне, то ли наяву уводит за собой в лесные топи. «Коля! Где ты?» — звучит в финале ее душераздирающий крик.

Дальше — тишина.