Злость, разрушение, месть — три лика отвергнутой Грузии в зонг-опере Джулиано ди Капуа «Медея. Эпизоды»

«Обрати на меня внимание! Я ненавижу тебя! Я нежно твоя — и мне не нужен мир, в котором это не так. Умри, планета! И ты, неверный, сдохни под её обломками!» — так без пауз, кажется, должна кричать Медея в том переложении мифа о золотом руне, которое сделал для Театро ди Капуа Алексей Никонов. И следует признать, что сиюминутные аллюзии поэта на любовный геополитический треугольник Россия—Осетия—Грузия лишь усилили женский пафос его поэмы, блестяще разыгранной единственной актрисой — Илоной Маркаровой. Вопреки Никонову, его стихотворный текст не стал политическим памфлетом — он остался тем, чем была традиционная история колхидской царевны: бессильным воплем оставленной любовницы. Ибо величие мифа в том, что он всегда жив и творится в каждое мгновение. И побеждает всегда.

Предвижу: спектакль Театро ди Капуа вызовет яростные споры. Кто-то будет превозносить его до небес за антирусскую смелость. Кто-то — напротив — по этой же причине постарается его замолчать. Боюсь, не правы будут и те, и другие, поскольку упустят главное: несомненную, потрясающую эстетическую самоценность и самой зонг-оперы, и спектакля.

Для гнева есть основания. В основу произведения Никонова положена небесспорная, но возможная аналогия: Медея=Колхида=Грузия, с одной стороны, и Ясон=Эллада=Россия — с другой. Прямое указание в тексте на Осетию взывает к современности. Изложение событий с точки зрения грузинской стороны ставит русскую публику в положение оправдывающихся.

Однако нужно ли нам оправдание?

Начнём с Медеи. Дочь царя Колхиды предаёт отца, предаёт страну, убивает брата, помогает Ясону захватить золотое руно. Девушка связывает себя навечно с Элладой. Назад дороги нет. Она рожает Ясону сыновей и мстительно убивает их, когда неверный муж предпочитает иную партию. С невестой Ясона и её отцом Медея тоже поступает негуманно: Главка сгорает заживо, надев подаренный волшебницей пеплос. Спасая дочь, погибает и отец.

Оставлен Коринф, дальше будут безобразия в Афинах, наконец — возвращение в Колхиду и снова кровь, пролитая детоубийцей.

Это — основа мифа.?Беллетристическое оправдание Медеи, снятие с неё обвинений в смерти детей — ненаучная гуманизация. Медея не нуждается в адвокатах: она — женщина, поэтому слишком близка к таинству возникновения жизни, чтобы излишне комплексовать по поводу смерти. Ну а космогоническую основу мифа мы вовсе оставим без внимания, заметив лишь, что именно она подтверждает версию Медеи-убийцы.

Теперь Ясон. Его нравственность вряд ли можно назвать высокой. Однако вспомним, что в Колхиду герой отправился вовсе не за Медеей, а за золотым руном. И он получил его. Аргонавты — любимцы богов, поэтому именно боги внушают Медее страсть к Ясону. Возлюбленные же олимпийцами неподсудны людской молве.

У Ясона великая цель — золотое руно. Да, он не знает, что с ним делать, он даже не знает, что это такое. Герой надеется на помощь Медеи, но ей — увы! — тоже не известно о руне ничего. Единственное, что держало их вместе, исчезло. Тайна осталась тайной. Ясон ставит иную цель. Уже не связанную с Медеей.

Имеет право отвергнутая на ненависть? Да. И актриса, исполняющая роль грузинской царевны, бросает в зал горькие слова, слова ненависти, а мы, эллины, мы, русские, выслушиваем их. Нас укоряют в том, что мы согнулись под гнётом тирании, нас уверяют, что мы верим всему, что внушат нам правители. Злоба Медеи к нашим царям переносится на нас, на весь русский народ.

Ответственны ли мы за измену Ясона с Главкой? Ответственны ли мы за нашу измену Грузии с Осетией? Да — на оба вопроса. Мы терпим наших министров, поэтому вина перед грузинами ложится на каждого русского. Но нужно ли страдать по этому поводу? Ничуть!

Более того, нашей всеобщей поддержкой Осетии можно и нужно гордиться. В этой войне проявилась наша раса, наше мужество. Во время боя не думают о постороннем. У нас, русских, оказались не угасшими инстинкты народа-аристократа. Обращайся ко мне со сцены с нравоучительными сентенциями — я останусь глух, когда им противопоставлена война.

В плаче Медеи нет ненависти. Лишь самооправдание. По её словам, детей убили мы. Русские — не эллины. Грузинских детей. Врёт.

Это любовь, соотечественники. Горькое влечение Медеи. Она снова хочет быть с Ясоном. Посмертная жизнь с Ахиллом может быть принесена в жертву первому чувству. Миф творится прямо сейчас. И мы по-прежнему не знаем, ни что такое золотое руно, ни что с ним делать.

Медея укоряет нас за наше благородство в Осетии, за то, что мы поступили там по-мужски, но за истерикой упускает, что только инстинктивное мужество русских — залог нашей будущей счастливой жизни с Грузией.

Пока же… пусть поплачет. Нам не до женских слёз.

Спектакль подобной силы — нечто невероятное для отечественной сцены. И добро бы, придумай я сам все привходящие смыслы «Медеи» Алексея (Лёхи, как указано в программке) Никонова.

Нет же! Миф властно влечёт художника за собой, и действие развивается по предначертанному богами, а не людьми сюжету.

Невероятная, разрывающая параллели и меридианы ярость Илоны Маркаровой вопреки тексту отсылает нас к менадическим образам безумствующих женщин, убийц мужчин, пожирателей собственных детей. Слишком много страсти в груди у Илоны, чтобы можно было серьёзно говорить о холодной ненависти.

Начало. Прекрасный, певучий грузинский язык изливается из уст актрисы. Мы любим её. Вокруг — музыканты, они — тоже грузины (щетина, кепки, застолье — узнаваемо, сдержанно, благородно, ничуть не карикатурно). Сейчас Медея расскажет нам свою трагедию. Текст Никонова — русский текст — начинается глоссарием. Словарь безволия, в котором «месть» и «Медея» стоят рядом, но вовсе не в зачине. Первое слово — всегда главное. Оно — камертон, оно — ключ к пониманию античного мироощущения. Первым словом «Илиады» является «гнев». Первым у Никонова в его «Медее» поставлено, кажется, «Арго».

Чувство трагедии усиливает музыка. Электрическая, пугающе-громкая, раздирающая не только барабанные перепонки, но и души слушателя. Да они… да она, Медея, попросту хочет нас разорвать голыми руками! Вегетарианка…

Вы ещё верите, что детей Медеи убили мы, русские?

Дух спектакля убеждает в обратном: убиты русские дети Медеи, убиты матерью.

Искусство мстит за себя, когда пытаются вольно обращаться с его божественной основой. Вот о какой мести единственно возможно говорить в «Медее» Никонова и Джулиано ди Капуа.

Античные страсти разыгрываются по законам античного театра. Спектакль, показанный Театро ди Капуа в Центре имени Сергея Курёхина, возвращает театру его священную составляющую. Сцена — дрянь: кинотеатр. Но посмотрите, как искусно освоено пространство! Глубина — чуть-чуть. Зато высота — ого-го! И сзади — экран. Он работает на идею: мы видим на нём то кадры из фильма тбилисца Параджанова «Цвет граната», то телевизионную пресс-конференцию революционерки Медеи, украшенной беретом Че Гевары.

Вдоль экрана — стол. Поставить там больше нечего. По сторонам — музыканты, которые всегда в игре, всегда в гриме. Перед сценой — инженерное сооружение сценографа Павла Семченко из театра АХЕ и сам художник. Между залом и Семченко — некое пространство, которое возвращает театр к истокам. Здесь — размытая граница между сценой и публикой. Зритель превращается в участника, но в этом участии нет обмана жизнеподобия. Нет, зритель становится частью театра, хором.

Спектакль ди Капуа — произведение яркой, выдающейся на нынешнем тусклом фоне театральности. Его нужно смотреть всем: как «ягрузинам», так и «янегрузинам». Его эстетическое совершенство гораздо выше литературной основы Никонова, которую, впрочем, я бы тоже не назвал беспомощной.

В любой трагедии есть жизнеутверждение. Так и здесь: за плачем Медеи — любовь. У нас есть будущее с Грузией. Без Медеи нам не разобраться с золотым руном, а если это не случится, то «Арго» плавал зря.

Слёзы Медеи — это плач по Империи, это последнее «не уходи» неверному любовнику, это крик о его безнравственности. Но это не приговор. История, к счастью, творится вне женских сантиментов. И — пусть даже, к сожалению, — на территории, свободной от морали.